ало казаться, что и у него скоро будет так же, улыбчивая жена в простом ситцевом платье, сын-непоседа и собака. Хотя, можно и без собаки, Кит больше предпочитал кошек.
Однако, на этот раз, обстановка в доме друга показалась Никите какой-то напряжённой, словно, его здесь и не ждали вовсе. Лёха отвечал односложно, Ирина, обычно всегда сидевшая с ними за столом, на этот раз, удалилась, закрывшись с сыном в другой комнате. Не было ни пирогов, ни чая в фарфоровом пузатом чайнике. Лишь одиноко стояла бутылка коньяка, да желтели ломтики лимона.
Друг налил себе коньяку, придвинул рюмку Никите и, не произнеся тоста, не чокаясь, осушил до дна.
– Пропали две девушки. Ещё две, понимаешь? – хрипло проговорил Лёха, протыкая вилкой ломтик лимона. – А вчера, было найдено два труппа. Одну девицу нашли в горах, другую в болоте. Даже избавиться нормально от тел не удосужились, уроды. Надеялись, что их никто искать не будет. Обе из неблагополучных семей, обе безработные. Но их искали, одну – старший брат, другую – тётка. И вот, какая картина получается, Кит. В нашем городе, уже несколько лет подряд, пропадают молодые женщины. Кого-то не находят вовсе, кого-то находят мёртвыми через девять месяцев после исчезновения. Не через два, не через пять, а именно, через девять.
Никита молчал, выжидательно глядя на друга, на губы, сжатые в тонкую полоску, на раздувающиеся ноздри, на пальцы с обкусанными ногтями, барабанящие по столу.
Да, убитых женщин было жаль, пропавших тоже. Но какое отношение к этому имеет непосредственно он? Никите было не понятно. А Лёха смотрел на него твёрдо, буровил своими серыми и холодными, словно сталь, глазами.
– Кажется, вы называете это улыбкой жизни? – сухо произнёс друг, выкладывая на стол две фотографии, с изображением голых девиц, совершенно разных. Одна была длинноволосой, словно русалка, другая, со стрижкой под мартышку, одна смуглая, другая, белокожая. Лишь одно объединяло их – уродливый шрам внизу живота.
– В городе орудует маньяк. Такое бывает. Человек асс в своей профессии, им восхищаются, к нему стараются попасть всеми правдами и неправдами. А он устал. Устал так, что готов всех вокруг поубивать, вот он и убивает. Проще говоря, у человека едет крыша.
Никита никогда не видел, как работает друг, как допрашивает подозреваемых, как говорит со свидетелями, а вот сейчас понял. Следователь Миронов в своём кабинете ведёт допрос именно так. Пронизывает взглядом насквозь, взрезает нервы сталью ледяного голоса.
– Ты меня подозреваешь? – проглоченный кусок лимона застрял в горле. Стало противно и как-то горько. Чёрт! Что за проклятье такое висит на нём? Уже второй раз его – добропорядочного гражданина, обвиняют в том, чего он не совершал!
– Работа у меня такая, – словно железными цепями лязгнул Лёха. – Подозревать и всяких тварей выискивать. Чтобы вокруг чище стало! Чтобы нормальные люди без опаски по городу ходили, чтобы за детей своих мамаши не боялись!
Миронов ударил кулаком по столу, звякнули и подпрыгнули рюмки, опасно покачнулась бутылка.
– Знаешь, друг, – Никита взял в руки одну из фотографий, внимательно пригляделся к шраму. – У того, кто шил этих несчастных, руки, мягко выражаясь, росли из задницы. Лично я даже с похмелья, даже во сне, так никогда не зашью.
Лёха кивнул. Его лицо словно бы просветлело, взгляд стал снова спокойным, исчезли и жёсткость, и металлический блеск.
– Действительно, – вздохнул он, как показалось Никите, с облегчением. – Ты так грубо не работаешь. У Ирки шов словно ниточка был. А здесь, будто мешки с барахлом штопали, лишь бы внутренности не вывалились, а на остальное плевать. Причём швы только наружные, внутренних и вовсе не накладывали. Девки умерли от внутреннего кровотечения.
Друг потянулся за бутылкой, но внезапно его рука остановилась, в нерешительности зависла над столом.
– А может, кто-то из ваших?
– Да есть у нас один кудесник, – усмехнулся Кит. – Уволил бы его, но главный врач держится за этого придурка, как утопающий за спасательный круг.
Чокнулись. Никита почувствовал, как напряжение этих нескольких минут, постепенно начинает его отпускать.
– Отлично, – Лёха ударил себя по коленям. – Думаю, пора навестить ваше начальство.
Глава 1
Маминым солнышком и папиным кузнечиком, ты можешь являться лишь до какого-то определённого момента, пока учишься самостоятельно садиться на горшок, пытаешься делать первые шаги, приносишь в дневнике пятёрки, поступаешь в институт. А дальше? Дальше ты становишься для родителей огромной вазой. Да, дорогой, да, радующей глаз, но вазой, занимающей место, мешающей, порой, вызывающей раздражение. Но и ты сама однажды перестаёшь считать маму и папу добрыми, всемогущими волшебниками. С твоих глаз сползает некая розовая пелена, и ты видишь перед собой пожилых, усталых, побитых
