позже.
Отец, конечно, никому ничего не рассказывал о богатой находке. Так спокойнее было жить. Да и куда такие деньги можно применить в деревне, непонятно. А если узнают, ограбят или в избу «петуха пустят». Легко, просто поднести спичку.
Но здесь пришла ужасная весть – началась война.
Младенчество своё я вспоминаю с удовольствием. Моя бурная жизнь и рваное детство, можно сказать, начались с неосознанного вздоха. Мать я помню столько, сколько и себя.
Отца увидел позже и видел редко, он был милиционером, участковым. Хорошо помню его начищенные до блеска побрякушки, как игрушки. Вскоре его перевели по службе на другую работу в деревню, что рядом с городом. Ему выдали лошадь, за которой ухаживал местный конюх дед Федот. И мне тоже хотелось быть ближе к животным. Я говорил родителям, поглаживая Астру:
– Вот вырасту, лошадистом стану!
Здесь, в степной полынной части полуострова среди лозистых виноградников и плодовитых садов прошло моё витаминное, босоногое детство. В деревне было раздолье. Я целый день был предоставлен самому себе, убегая из дома и слоняясь со старшими мальчишками в окрестностях, по степи, на прудах. Лазали в колхозный сад за яблоками, персиками и виноградом, а еще за черешней и айвой, унося потом свои ноги от объездчиков, охранявших сады на лошадях.
Помню, как в конце апреля, овеянные ранней южной оттепелью, хорошо пахли цветущие, все в белом, вишневые сады. И пчёлы дружно навещали их после зимней спячки, целуя в раскрытые белые уста, жадно пили нектар.
Из рогатки мы с пацанами стреляли по квакающим болотным лягушкам. Ловили удочкой рыбу, солили её и через час уже съедали этих мелких свежих карасей. А я ещё, если проголодался днём, то лазил в курятник за яйцами да в печь, где в казанке томилась гречневая маманина каша, оставленная на весь день, так как родители приходили с работы поздно. Мы с сестрой предоставлены были сами себе.
Но больше всего я любил кутью – каша из цельных зёрен пшеницы, ячменя, реже пшена или риса с добавлением мёда, сыти или сахара, иногда с изюмом, орехами, зёрнами мака. Её готовили, когда кто-то умирал, на похороны. Так жалобно вздыхают духовые инструменты похоронного оркестра, но нас это задевало недолго. Кутья! Её запекали на похороны. Мы – мальчишки, угощались ею всласть. Тогда, не соображая, я спрашивал на следующее утро у мамы: «Ну, что там у нас в деревне, никто сегодня не помер?»
Своё раннее детство представляется мне больше летними днями, радость которых я почти неизменно делил с деревенскими мальчишками, с которыми мы убегали через дыру в заборе детского сада. Иногда с ребятами приходили на элеватор и помогали разбрасывать для просушки зерно. Больше всего мне нравилось возиться с лошадьми, выводить их на водопой, а оттуда назад мчаться верхом. Встречный поток ветра поднимал гривы лошадей, надувал пузырём рубашонку и рукава наездника.
По осени в поле вместе с колхозниками косили траву. Ох, как мне нравился
