играла большие куски музыкальных произведений.
Для занятий классическим танцем нам пошили красивые темно-сиреневые купальники, к которым прилагались коротенькие юбочки. Для ритмики у нас были другие, более длинные юбочки из воздушного шифона. На ноги мы надевали светло-розовые трико и такого же цвета балетки. Воздушные и изящные, мы как будто уже были балеринами. Первое время я наслаждалась учебой. Все мне здесь нравилось, все приводило в восторг.
Учителем по самому главному, классическому танцу, у нас оказалась Попугай. Ей было уже шестьдесят лет, и когда-то она сама училась в этих стенах, выступала в театре. Она уверяла нас, что когда-то была очень худенькая. Сейчас же она была полная, с многочисленными складками на боках, выделявшимися под ее всегдашними сверкающими кофточками. Она обожала все яркое, переливающееся. Агата Федоровна – так ее звали. Я же продолжала величать ее, в тайне, про себя, Попугаем.
Агата Федоровна поначалу была приветлива со всеми нами. Я очень старалась на ее уроках, но выше четверки с минусом она мне не ставила. Меня это удручало. Я выкладывалась по полной программе, но вожделенной пятерки так и не дождалась. Правда, некоторые девочки вообще тройки получали. Тройки с плюсом, просто тройки, тройки с минусом. Мне же она ставила хотя бы четверки с минусом. Но были у нас девочки, например, Лолита, Рита, Зина, которым Агата Федоровна ставила пятерки. Пятерки с минусом, просто пятерки, но это были пятерки! Эти девочки имели стопроцентные данные, и у них получалось все легко и просто, без напряжения. Мне же приходилось напрягаться. У меня не было достаточной выворотности в ногах, и Попугай мне часто делала замечания, что мои пятки смотрят не вперед, а назад. Я старалась, я очень старалась, но мне было тяжело. Лицо мое от усердия краснело, на глаза наворачивались слезы, и я выглядела так, как будто я истерзанная мученица, а не девочка-балерина.
– Кислицина! Сделай нормальное лицо! – покрикивала на меня Агата Федоровна.
Держась за станок, я бросала испуганный взгляд на себя в зеркало и действительно видела там какую-то страдалицу. Ноги работают, руки работают, а в глазах мука, как будто я не на занятиях классическим танцем, а в камере пыток. Я старалась расслабиться и изменить выражение лица, но тяжелые для меня экзерциции снова вызывали на моем лице выражение муки.
К концу первого года обучения я окончательно поняла, куда я, собственно, попала. Я поняла, что мне здесь трудно. Разочарование самой собой, сильно удручало меня, как, впрочем, и многих здесь. Только девочки с хорошими данными, обладающие выносливостью к нагрузкам, успешно продвигались вперед. У меня же всего этого не было, и к концу первого класса я, как и многие здесь по классическому танцу получала уже не четверки, а тройки.
– Не расстраивайся! – утешала меня мама. – Все еще наладится. Ты учишься только первый год, и, может быть, дальше будет гораздо лучше.
Мне хотелось ей верить, и я таила надежду, что все у меня наладится, хотя как наладится, если у меня попросту нет природных
