околение: у них другая жизнь, другие цели, другие ценностные ориентиры, другие интересы. Мир изменился, страна и люди тоже!
– Ильич, ты же поощрял меня, когда я писал «мемуары конформиста», подначивал и всячески подталкивал к написанию «воспоминаний современника», а сейчас обрубаешь мне руки и даешь по мозгам. А они у меня к старости и так враскоряку.
– Ну, тогда это было прикольно и даже рисково, а сейчас все уже сказано, всё всем обо всех известно, и на фиг это никому не надо!
– Лешка, ну ты хорош! Когда это было небезопасно, ты меня подзуживал, а сейчас, когда все можно, ты меня отговариваешь. А я не «моху молчать», как Толстой.
– Ну, пиши, пиши, графоман хренов.
Вот я и пишу.
Введение
Когда я учился в институте, а было это более полувека тому назад, нас заставляли изучать труды классиков марксизма-ленинизма по первоисточникам и не только в политизированном МГИМО, но и в технических вузах и даже в Пищевом институте. Кстати, изучал их и мой друг, с которым мы гоняли по двору пустую консервную банку, поскольку футбольный мяч был непозволительной роскошью. Он окончил Пищевой институт, и его дипломная работа называлась «Технология консервирования мозгов с сухарями». Без знания основ научного коммунизма вряд ли защитил бы.
Так вот с тех времен я и запомнил, что многие теоретические труды «большого ученого» и «в языкознании главного корифея» И.В.Сталина начинались с главы «Постановка вопроса» или «Введение в…». Темой же этой, надеюсь, все-таки последней книжки я избрал смех. Смех, как реакция нормального, здорового человеческого организма на не всегда нормальную, а иногда патологически ненормальную окружающую действительность. Не смейтесь: на протяжении всех веков тема эта была весьма щепетильной, опасной, подцензурной, а в XX веке стала расстрельной.
Смех – «своеобразное изменение дыхательных движений, при котором выдыхание происходит не сразу, а в несколько, быстро следующих друг за другом толчков, сопровождаясь более или менее сильным звуком, а вздох бывает глубок, несколько ускорен и протекает без перерыва; эти движения всегда связаны с сокращением известных мимических мышц лица, вызывающих расширение ротового отверстия и поднятие уголков рта. Если упомянутая игра мышц переходит известную меру, то получается судорожный или истерический смех, если, наоборот, она происходит в слабой степени, то получается улыбка; в последнем случае иногда совсем не наблюдается толчкообразных выдыхательных движений, или же они низведены до минимума.
Смех представляется обыкновенно актом более или менее непроизвольным и вызывается или известными представлениями, или же некоторым раздражением кожи (например, щекотанием или подошвы, или под мышкой), причем раздражение, передаваясь мозгу, распространяется в этом центральном органе на те нервы, которые заведуют сокращением мимических мышц, поэтому смех в большинстве случаев представляет собою рефлекторное движение и подобно всем рефлексам всего резче проявляется, когда наше внимание уклонено в сторону; наоборот, при известном усилии воли и самообладании мы можем подавить и задержать смех. У раздражительных лиц, которые вообще обнаруживают склонность к неправильности, несоразмерности двигательных и чувствительных реакций, рефлекс смеха легко переходит в нечто похожее на судорогу; это, так называемый, судорожный смех, к которому склонны истерические дамы и девицы».
Вот такая дефиниция. Нет, это не из монолога Задорнова или Жванецкого. Это Чарльз Дарвин «О выражении ощущений» (Берлин, 1873 г.). Так что вопрос, а что же такое «смех», волновал не только умы таких титанов мысли, как Жванецкий, Задорнов и я, но и создателя теории «Происхождения видов» Дарвина. Но то был чистопородный англичанин.
А вот русский ученый (шведского происхождения) В. И. Даль пишет в своем «Толковом словаре живого русского языка», что «смех» через «ять» – это «невольное, гласное проявление в человеке чувства веселости, потехи, взрыв веселого расположения духа». Однако есть в толковании и антитеза: «смех поругания, презрения и злобы». Владимир Иванович понимал, что смех – это палка о двух концах, поскольку дальше он приводит длинную череду русских народных пословиц, где добрый десяток раз рифмуются «смех» и «грех», или сопрягаются «смех» и «слезы» в одной упаковке.
Всем известно, что человек приходит в этот мир с громким плачем. И умирает он тоже, как правило, оплакиваемый родными и близкими, а иногда и целой страной.
Пишу вроде бы веселую книжку, но пока что-то веселого мало. Но ведь между рождением и смертью – целая жизнь; не все же время плакать и стонать, нужно выкроить минутку и чтобы посмеяться всласть и от души. «Пора, пора порадуемся на своем веку, красавице и кубку, счастливому клинку…», – пел на всю страну Миша Боярский, он же д'Артаньян. Насчет красавиц и кубка я, пожалуй, с ним согласен, а вот «клинку» как-то не очень рад…
«Праздника хочется», – мечтал герой шукшинской «Калины красной» Егор Прокудин. Немножко праздника
