пример.
В стихотворении «Витрина табачной лавки» есть строчка, в которой появляется, как это сделано на русском, закрытый экипаж. То есть буквально, как в греческом, просто экипаж, как нейтральное обозначение городской пассажирской повозки, вроде сегодняшней машины, а закрытый он потому, что бывают и открытые. У Борщевского он превращается в «рыдван, з усiх бакоў закрыты». Вместо нейтрального слова выбрано устаревшее и с совсем другим значением: большая дорожная карета, закрытая по определению. Либо выбрано польское – колесница, – лишь бы не использовать те другие подходящие белорусские слова, которые будут такими же, как в современном русском. В любом случае в ситуации димотики переводчик, в отличие от автора, вставляет кафаревусу.
Таксист был спокойным и обстоятельным. Он рассказывал о том, что проспект Независимости, по которому мы ехали, – самый длинный в Европе, и перечислял здания и районы, которые мы проезжали. Потом спросил нас о впечатлениях от Минска. «Чисто», – сказал я. «Чисто», – сказала Марья. – «Ну да, чисто. А еще что?» – «Дороги». – «Ну да, дороги». – «Дома все покрашены и в хорошем состоянии». – «Ну да. У нас тут скоро Европейские игры. Чтобы не ударить в грязь лицом, как говорится».
Да, мы ехали по одной и той же длинной центральной улице, переходящей в шоссе, но дома были в хорошем состоянии не только в центре. На окраинах, в бетонных кварталах, они были такими, какими были задуманы архитекторами и градостроителями, а не такими, какими просто получились. Я сравнивал эти кварталы с позднесоветскими районами Москвы: от чего зависела нормальность или ненормальность строительства? Почему в столице БССР массовую застройку возводили аккуратно, а в столице РСФСР и всего Союза – не всегда?
Мы выехали за город, и водитель сказал: «Обратите внимание: нет ни одного пустого клочка, все засеяно, ничего не пустует. За это мы нашему президенту благодарны. Но он нам надоел – так долго, и нет движения вперед». «А что такое движение вперед? – спросил я. – Чего вам не хватает?» Он помолчал, посмотрев на окультуренную зеленую землю, и ответил так: «Не знаю. Но не двигается. Один вот, подвозил, дальнобойщик – обиделся на меня, что я его так назвал, он водитель большегрузных автопоездов, – сказал: «Вы тут квартиры при советской власти получили, потом приватизировали, дорогие хорошие, все есть. А в Европе по-другому: сначала выплачиваешь всю жизнь кредит на квартиру, а на пенсии трудно ее содержать». И я подумал: «Вот, не все так плохо, оказывается». «Так что же плохо?» – спросил я. «Не знаю, – сказал он и снова замолчал; потом заговорил о другом, но о том же самом: – У нас тут продолжается СССР. Вот, допустим, парень хотел стать хирургом, отучился в медицинском, а его отправляют в тьмутаракань, где хирурги не нужны. А нужны, допустим, терапевты – но ему-то не хочется быть терапевтом. К нам вот приезжают учиться из Ирана; хотят быть пластическими
