уточнять, что не особо успешно?
Конечно же, нет.
Откинувшись спиной на стену, я болезненно поморщилась, когда затылок уперся в кристаллы льда, и процедила:
– Ты сказал, что моя воля ведет тебя.
– А ты сказала, что тебя это злит.
Я повернулась на голос Даримаса и возмущенно заспорила:
– Я хочу научиться принимать ипостась даара!
– Ты пытаешься выстроить дом, не укрепив основание.
– Мое основание – пламя! Я – красный даар!
Даримас тяжело вздохнул.
– Пламя – лишь одна из граней твоей сути, но даже она тебе неподвластна. Пока что…
– Я могу заставить тебя научить меня!
– Можешь.
– С тобой невозможно спорить!
– Я здесь не для споров, а для помощи.
Я зарылась пальцами в густой мех шкуры, на которой сидела. Кумхарид предлагал на время обустроить колыбель, чтобы мархээарисс Кахаэра было комфортно, но я наотрез отказалась и предложила прихватить с собой лишь привычные походные «кровати».
Тупица.
Подавив стон, я огляделась – казалось, что вязкая чернота забивала ноздри, застывала комом в горле. Душила.
– Почему нельзя зажечь огонь?
Даримас снова вздохнул, удрученный моей непонятливостью.
– Когда зрение не ослабляет твое внимание…
Я ткнула пальцем в сторону бассейна – оттуда доносился тихий плеск воды.
– Я считаю каждую долбаную каплю!
– Долбаную?
– Забей!
Мужчина промолчал, хотя наверняка не понял, что имела в виду одна странная мархээарисс.
Недостаточно было заговорить на кахаэрском – моя речь казалась местным несуразной, когда я вставляла в разговор слово в том значении, в котором они его не использовали.
Старые привычки, въевшись в натуру, умирают тяжко, а убить их порой невозможно. Впрочем, вряд ли можно назвать речевой портрет, который формировался всю мою жизнь, привычкой.
Интересно, заменив родной язык кахаэрским, изменила ли я речевой портрет? Выходит, нет, раз во время разговора собеседники порой смотрят на меня как на умалишенную.
Но я ведь сама замечаю за собой странности! Чем больше я общалась с даарами, тем чаще ловила себя на «неправильностях» и отмечала, что не могу назвать некоторые окружающие предметы и материалы, словно позабыв нужные слова.
Значит, портрет будет меняться постепенно, и со временем я подстроюсь под кахаэрцев?
«Дана, да о чем ты думаешь?! Ты вообще ни о чем думать не должна!».
Я вытянула ноги и поерзала – конечности затекли, спина болела, а мягкое место казалось не таким уж мягким. Конечно, столько просидеть в одной позе!
Я потянулась к огню, и зверь покорно высунул морду из норы. Представила, как касаюсь ладонью земли, и твердь отозвалась гулким вздохом. Но сколько бы я ни искала озеро, третий дар не отзывался.
– Я ничего не чувствую.
– Успокой дух.
– Я вполне спокойна!
– От твоего напряжения воздух густеет.
Я скрестила руки на груди, возмущенно сопя. Положила ладони на бедра и закрыла глаза. Протяжно вздохнула. Почесала нос. Сдвинула правую ногу. Убрала волосы с лица. Поморщилась, когда зачесалось веко, а следом – лоб.
Даримас усмехнулся.
– Дана, дар воды – это покой.
Я насмешливо изогнула бровь, зная, что даар хорошо видит в темноте.
– Скажи это шторму!
– Шторм – это ярость стихии, но не ее изначальное состояние. Озерная гладь отражает небо…
– А горная река запросто утопит тебя! Глубинное течение утащит на дно! А водопад спину сломает, если сунешься в него! А…
Даримас рассмеялся, и я гневно фыркнула. Зверь радостно полез на свободу, расплескивая силу.
– Прекрати надо мной смеяться!
Я отшатнулась, когда чужое дыхание коснулось щеки – мужчина внезапно оказался слишком близко.
– Горная река и водопад обретают покой в озерах. Вода всегда стремится к покою. Дар воды проявляется в покое. Значит, чтобы пробудить его, ты должна успокоиться.
Я неуверенно выпрямилась, надеясь не ткнуться щекой в лицо
