которую я хранила у себя в комнате, ехидно глядела на меня из угла. У леди не может быть причин держать при себе оружие. Его невозможно хранить в шкафу среди изысканных атласных платьев и издевательски тугих корсетов. Кроме того, это вопрос приоритетов. Быть женщиной – значит оставаться мягкой, хрупкой и уязвимой. Защищать жену – мужская работа. А если она держит при себе оружие, значит, считает супруга неспособным выполнить свой долг.
Но у меня-то не было мужа. Пока что.
Схватив шпагу, я почувствовала, как она становится продолжением моей руки, словно кожа приросла к стали. Гарда была выполнена весьма искусно и представляла собой узор из закручивающихся в спираль листьев, таких тонких, что они напоминали кружево. Моя шпага была легче многих и прекрасно подходила к моему телосложению. Несмотря на гнев, который охватывал меня всякий раз, когда я думала об отце, передо мной все равно вставали воспоминания: как он впервые дает мне в руки деревянный тренировочный меч, как мой смех порхает под стропилами конюшни, как четырехлетняя я бегу по неровным половицам, присыпанным соломой и залитым солнечным светом. А потом – тот день, когда он впервые дал мне настоящую шпагу вместо тренировочной. Как он улыбнулся, поднес ее к свету и даже поклонился, произнеся:
– Мадемуазель, ваш клинок.
На какой-то миг папина фирменная улыбка отразилась на лезвии моей шпаги. Но сразу же исчезла. Я была одна. Я положила шпагу в сундук.
– Таня? – В дверях стояла мама. – Как ты?
На меня накатила мучительная волна изнеможения.
– Таня?
– Со мной все будет хорошо.
Она смотрела будто не на меня, а сквозь меня.
– Позволь помочь тебе.
– Кучер может…
– У меня достаточно сил, чтобы помочь тебе дотащить этот сундук. – Она схватилась обеими руками и налегла всем телом, чтобы сдвинуть сундук с места. Я поспешила на помощь. Может, поломанная дочь и сломленная мать и не составят вместе одного целого человека, но мы справились.
Она осторожно встала, распрямила спину и разогнула покрасневшие от напряжения пальцы. Когда мама выпрямлялась, ее плечи вздрогнули под платьем. Она казалась такой худенькой. Такой хрупкой.
Моя мать могла бы заставить меня остаться с ней. Могла бы порвать письмо и решить, что дочери лучше быть со своей матерью. Но отец хотел дать ей свободу, возможность жить, не переживая все время за меня. Вот что она – он – они думали обо мне. Нет, нет. Papa любил тебя. Maman любит тебя.
Однако же я чувствовала, будто разрываюсь на части, и ощущала боль в месте разрыва. Если бы только я не была такой. Если бы меньше была собой.
Прошло две недели с тех пор, как не стало папы. Мама написала мадам де Тревиль в тот же день, когда получила мое согласие. Ответ пришел вчера: мне нужно было прибыть в Париж не позднее чем через две недели.
– У меня для тебя кое-что есть. – Голос матери ворвался в мои мысли. У нее на ладони лежал папин золотой перстень с печаткой. – У меня останется
