в юные годы подаренное мне моим воспитателем Mr. Cobb’ом в Алжире, когда мы проводили там зиму 92–93 года; в Евангелие была заложена фотография Mr. Cobb; и Евангелие и эта фотография живо напоминали мне Алжир, первый приезд туда ночью на пароходе Marechal Bugeau, вход в освещенную гавань, затем яркое и теплое алжирское зимнее утро, южные горловые клики, пестрые наряды, белые бурнусы, груды апельсинов, пальмы, пряные запахи и всю ту контрастность сияющего юга с недавно покинутым далеким и хмурым севером, напоминали мне и прогулки с Mr. Cobb по тенистым chemins romains [римским дорогам], разговоры и чтение с ним Евангелия, наконец, полные благоговейного приличия английские службы, на которых я любил бывать в Алжире, и весь английский тот уклад, который так меня пленял в отрочестве.
Выше я упомянул о моей няне Александре Алексеевне; она теперь умерла; ни к кому в раннем детстве я не был так привязан, как к ней, и никто, кажется, не имел тогда на меня такого влияния, как дорогая няня. Она была дочерью бедного деревенского псаломщика Тверской губернии; скоро овдовев (муж ее пропал без вести), она вынуждена была, оставив своего единственного сына на воспитание у «чужих людей», взять место у нас в доме моей кормилицей; вскоре мальчик ее заболел и умер в отсутствие матери, которая не могла меня покинуть, – она еще кормила меня грудью; этот грустный рассказ меня в детстве трогал до слез и я искренно хотел всегда всех жалеть и любить; особенно щемило мое детское сердце упоминание в этом рассказе слова «чужих»: у «чужих людей». Позже няня Александра Алексеевна находилась при моей матери. Она умерла в 15-м году в Вязьме у дочери своей Знаменской (муж последней был там инспектором училища), о чем мы получили уведомление на Кавказе.
Между двумя окнами южной стены спальни стоял большой шкаф новой карельской березы с зеркалом во всю дверку; перед окнами было два белых кресла; на простенке между киотом и окном висела фотография с картины Mantegna – «Георгий Победоносец»; фотография с картины Нестерова – старец, удящий рыбу, вещь, которую я очень любил и сейчас люблю, и фотография царских врат Буецкой церкви, написанных по нашей просьбе П. И. Нерадовским[26]. Он писал их в Петербурге, это «Благовещение» в духе раннего Возрождения; Божия Матерь представлена у окна, в которое виден буецкий вид – извилины реки в светлой весенней зелени лугов, а на подоконнике арочного окна стоят гвоздики. Вспоминаю, с каким удовольствием мы с С<оней> открывали ящик с этими створками и, как сейчас помню, – на северном балконе дома; это, вероятно, было в 8 или 9 году.
В простенке между другим окном и северо-западным углом стояло небольшое бюро светлого красного дерева с круглой рубчатой крышкой, которая отодвигалась; на бюро стояли кой-какие фотографии, между прочим моя, ребенком: я снят в шотландском костюме с огромным датским догом Султаном, подаренным имп<ератрицей> М<арией> Ф<еодоровной>[27] моему отцу. Над бюро висела большая фотография
Петр Иванович Нерадовский, кончил Академию художеств; ученик Репина; хранитель собрания икон и картин в Музее Александра III в С.-П<етербур>ге.
В оригинале было только «и», то есть «императрицей», все остальное в копии рукой Б.
