ему экзамены в Морской корпус. Так как влиятельных друзей или выгодных знакомств в Санкт-Петербурге не было, рассчитывать Владимиру нужно было только на себя. Тогда же в сентябре, успешно сдав вступительные экзамены, он был зачислен воспитанником в Морской корпус
Живой и подвижный мальчик быстро освоился в непривычной мл него среде и уже через месяц-другой стал заводилой во многих шалостях. Рыжие вихры его мелькали то тут, то там. По принятому в кадетской среде обычаю каждый имел прозвище. Владимира прозвали Казаком за буйный нрав и родословную, берущую свои корни в стане запорожских рыцарей. Шалости и проказы, однако, не мешали ему хорошо учиться и держать первенство по многим предметам.
Через год в Санкт-Петербург приехал старший брат Владимира. Еще в начале 60-х годов он был исключен из Санкт-Петербургского университета за участие в студенческих волнениях, без права поступления в высшие учебные заведения империи. Пришлось уезжать в Германию, где в 1868 году Николай с блеском окончил Иенский университет. За плечами его были путешествия на Канарские острова, в Марокко и на берег Красного моря, отчеты и наблюдения о которых принесли ему широкую известность в Европе. В память об одном из племен, с которым он познакомился в путешествиях, Николай взял псевдоним «Маклай», которым и подписывал свои научные статьи. Псевдоним так ему понравился, что несколько позднее он просто присоединил к своей фамилии, став, таким образом, Миклухой-Маклаем
Затем Николай Николаевич вернулся в Россию, чтобы договориться с Морским министерством о новой экспедиции, на этот раз к берегам Новой Гвинеи. Русские военные корабли совершали в это время многочисленные океанские плавания, и Николай Николаевич надеялся, что морской министр не откажет ему в просьбе добраться до гвинейских берегов на борту одного из русских кораблей. К всеобщему удивлению, просьба была удовлетворена в самое короткое время. Дело в том, что управляющим Морским министерством России был в то время адмирал Краббе. За плечами боевого адмирала были многолетние географические исследования на реках Средней Азии, поэтому путешественник понял путешественника с полуслова. Николаю Николаевичу было предложено отправиться к Новой Гвинее на корвете «Витязь», уходившем в скором времени на усиление Тихоокеанской эскадры.
Надо ли говорить, как мечтал отправиться вместе со старшим братом Владимир! Но отпустить из корпуса его никто не мог, да и старший брат был против.
– Чтобы стать настоящим путешественником, надобно много знать, – наставлял он Владимира. – Вот выучишься, тогда и отправимся в экспедицию вдвоем, а пока учись!
И кадет, выполняя наказ брата, учился только на «отлично». А наступал вечер, он и его друзья собирались в дальней, курительной, комнате. Рассевшись на подоконниках, вели они разговоры, далекие от обычных кадетских тем. Горячо обсуждали работы Герцена и Добролюбова, до хрипоты спорили о Белинском и Чернышевском. Огромной популярностью пользовалась и запрещенная книга Лассаля «Положение рабочего классам.
Постепенно из числа самых яростных спорщиков образовалась небольшая группа, члены которой гордо именовали себя революционерами. В число «революционеров» входили кадеты: Коля Суханов, Коля Юнг, Серебрянников, Добротворский и другие. Вольнодумцы мечтали о республиканском строе, всеобщем братстве и равенстве. Взглядов своих особенно не скрывали, доносительство было у кадетов не в чести.
Выстраивая хронологию последующих событий, необходимо особо подчеркнуть, что большинство кадет – «революционеров» в будущем – ожидала блестящая карьера, их имена не раз заносилось в списки лучших воспитанников, а в истории Отечества эти лее имена неразрывно связаны с героикой Русско-японской войны. Думается, что это было не случайно, так как в кружок вольнодумцев входили наиболее развитые, думающие и радеющие за Отечество мальчишки.
Поступление в училище Миклухи и его друзей совпало с приходом туда нового начальника капитана 1-го ранга Епанчина. Пунктуальный и строгий Епанчин сразу же завел специальный «кондуитский журнал», в который ротные командиры обязаны были записывать любые, даже малейшие подозрения в отношении какого-либо кадета или гардемарина. Делалось это как бы с благой целью: уберечь будущих офицеров от зловредных либеральных влияний. По сути же начался самый настоящий сыск. Впрочем, Епанчин как в воду глядел.
Первым в «кондуитский журнал» угодил кадет Серебрянников. Случилось это осенью 1871 года. В час досуга по скрипучей лестнице, оглядываясь, Петр поднимался на чердак. Там в укромном месте хранил он журналы, приносимые «с воли». Зажигал огарок свечи и читал, давал читать друзьям. И Миклуха, и Юнг и другие были частыми гостями его угла на чердаке. Прошел месяц, другой – все обходилось. Серебрянников старался лишний раз не попадаться на глаза дежурным воспитателям, по сигналу барабанщика спускался к ужину, всегда застегнутый на все пуговицы, старательный, аккуратный… И вдруг, как гром среди ясного неба, – инспектор училища. Можно было бы спрятаться в закоулках темных галерей чердака. Но Серебрянников вышел навстречу.
– Ах
