Обессилев, Егор упал на пол.
– «Эй, санитары»! – Сокамерники стали стучать в дверь.
Примчались санитары.
– «Что с ним»?
– «Сознание потерял»!
Резкий запах нашатыря привел Егора в чувства. Фридман, склонившийся над кровоточащей раной, не поднимая головы сухо спросил:
– «Что произошло»?
– «Не знаю. Я потерял сознание»!
– «Ты не сознание, ты совесть потерял! Зачем разбинтовался»?
Шелест молчал. Как он мог объяснить еврею наставления китайца. Доктор сосредоточенно колдовал над раной, только было слышно, как падают в железный лоток его инструменты.
– «Перекись! Ножницы! Скальпель»!
Медсестра протерла ему пот со лба и очков.
– «А это что такое? Зажим! Так больно»?
Егор побледнел. Фридман ухватил зажимом сгусток какой-то биомассы торчащей из раны. Рвотное зрелище! Но больно не было.
– «А так»? – Хирург буквально вытаскивал эту хрень наружу. – «Нет»?!
Фридман продолжал тянуть. Воцарилась гипнотическая тишина. Через несколько мгновений на зажиме повисла окровавленная медицинская перчатка. Инородное тело!
– «Они что, забыли перчатку у меня в ноге»?
Егор был в шоке. Михаил Яковлевич задумчиво посмотрел на него.
– «Нет. Просто у них не было баллистического желатина, и они заменили его резиновой перчаткой».
– «Это что еще за кустарщина»?
– «Потом, как-нибудь, объясню. Вы, Егор Витальевич, скажите спасибо своей маме при встрече. Она вас в рубашке родила. Перекись! Тампон! Иглу»!
Шелест лежал на кровати в приподнятом настроении и наикомфортнейшей позе, какая только могла быть на свете. Сцепив пальцы рук на затылке, закинув ноги на спинку кровати, предварительно подложив под них подушку, приняв двойную дозу Промедола, он предавался нескончаемому потоку высокоинтеллектуальных мыслей.
Он был уверен, что состоит из чистого разума, а грубое физическое тело не имеет к нему никакого отношения. На самом деле так оно и должно быть! Это и есть осознание себя, как вечной души, не имеющей ни веса, ни возраста, ни национальности, ни социального статуса, пребывающей в полном знании и блаженстве. Но проблема состояла в том, что попытка искусственного введения себя в трансцендентное состояние, с помощью наркотиков или гипноза, скоро заканчивается. Всё в этой жизни временно, даже сама жизнь! И нет ничего более разочаровывающего, чем конец чего-то хорошего. В этом состоит иллюзия этого мира.
Мысли Егора сосредоточились на благодарности. Он очень тонко прочувствовал эту эмоцию. Она радовала, вдохновляла, освобождала, открывала в самом себе скрытые резервы и возможности. Он был благодарен Богу за все, что с ним происходит, за хорошее и за плохое. Тюрьма не самое лучшее место, но она была частью его жизни. Это был его путь, его опыт. По большому счету Шелест почувствовал даже некоторое облегчение от того, что оказался
