ливали. Помню как на скучных и обязательных к посещению собраниях (комсомольских, профсоюзных, до партийных дело не дошло), я усаживался где-нибудь сзади, утыкался в заранее приготовленную книгу, отключался и только в конце сосед толкал в плечо: «Поднимай руку! Ты что, воздерживаешься?». И я поднимал, не имея понятия за что голосую. Воздержаться от голосования в те времена было высшей формой протеста. До «против», как правило, дело не доходило.
Политбюро единогласно (кроме Громыко) голосует за отставку Громыко и избрание Председателем Верховного Совета М. Горбачева
Находились, конечно, особенно в послесталинские времена «чудаки», вроде Валерии Новодворской, Натана Щаранского, Андрея Сахарова, или той «великолепной семёрки», что вышла с протестом на Красную площадь после событий 1968 в Праге, которые ничего не боялись. Но про них было мало что известно простому обывателю. А из тех, кто знал, подавляющее большинство считало, что у этих ребят «крыша поехала». Немало было и таких, которые искренне верили, что все кто против, шпионы, враги, агенты империализма…
Об одном таком «чудаке» с поехавшей крышей, Михаиле Поляцкине (он жив, фигура довольно известная и потому я изменил имя и фамилию), хочу рассказать…
Миша родился в Москве 30 августа 1956 года. Дату запомнил хорошо по двум причинам. Во-первых, в этот же день 30 лет назад (такое случается не часто) родился и его отец, Игорь Поляцкин, с которым много лет проработал в одной музыкальной школе. Во-вторых, первого сентября, в день начала занятий и после двойного праздника, Игорь, который, вообще-то, практически, не пил, являлся на работу крепко под шафе. В первый школьный день приходили многие родители, бабушки, дедушки. Сильно выпивший педагог бросался в глаза и портил имидж школы. Однако, директор, Иван Александрович, бывший военный дирижёр, окончивший войну подполковником, долго и безуспешно пытавшийся ввести в музыкальной школе военную дисциплину, ему это прощал: «У человека особые обстоятельства. Святое дело».
Игорь воевал, на фронте вступил в партию и до самой смерти (он умер в конце 90-х) сохранил не только красную книжечку, но и веру в коммунистические идеалы. Эту убеждённость в непогрешимости дела Ленина и в чистых помыслах верных ленинцев он передал сыну. Единственным, но весьма существенным диссонансом, нарушавшим светлую и гуманную политику CCCР, по мнению Игоря, был антисемитизм. Причём, не бытовой, а самый что ни есть государственный: евреев не брали на работу в элитные учреждения и не принимали в престижные институты. А если принимали и брали, то небольшой процент. Чем престижнее институт или учреждение, тем меньше процент. Но и тут Игорь находил оправдание. То самое, которое испокон веков бытовало на Руси: царь – батюшка не знает, что творят его бояре. «Товарищ Брежнев, – говорил мне Игорь, – понятия не имеют обо всех этих безобразиях».
Свои убеждения Игорь передал единственному сыну. Я познакомился с Мишей в середине семидесятых, когда начал работать в одной школе с Игорем и был приглашён на двойной день рождения. Мальчику исполнилось 15 или 16 лет и я уже был наслышан о его исключительных способностях к точным наукам. Худенький, небольшого роста, в очках, с аккуратной причёской, он не производил впечатления еврейского пай-мальчика, отличника и маменькиного сынка. Напротив, в доброжелательном, слегка ироничном выражении, с которым он принимал поздравления, крепком пожатии руки, в чём-то ещё неуловимом, чувствовался независимый и уверенный характер человека, умевшего за себя постоять. Да и за столом, среди взрослых Миша (он пил уже не сок, как другие дети за столом, а лёгкое красное вино) удивил меня умением не только слушать говоривших, но и самому во время и по делу вставить слово. Тот день рождения мне запомнился как раз репликой Миши.
Разговор за столом, как это нередко бывало в то время, когда собирались вместе носители неправильного пятого пункта, зашёл о случаях антисемитизма, которых в жизни каждого из нас было предостаточно.
– Представляете, пришёл на днях к учёному секретарю в один НИИ, чтобы узнать нельзя ли у них диссертацию защитить, – рассказывал, накладывая себе салат и похихикивая, как будто речь шла о скабрезном анекдоте, один из гостей, полный молодой человек с типично еврейской внешностью. – Там старичок сидит. Вида вполне интеллигентного. Так он даже на документы не взглянул. Сразу заявляет: «Думаю, что в нашем институте у Вас не получится». «Это почему же?» – спрашиваю. – Так этот старичок-боровичок заявляет, вы не поверите, лепит прямым текстом: «Потому, молодой человек, что у Вас неблагоприятная генетическая информация». – «А как, – спрашиваю, – у этого товарища с генетической информацией»? – И на портрет Карла Маркса показываю, который прямо над ним висит. – Все смеются. – А он? – А что он? Молчит. Набычился, побагровел, в бумаги уткнулся и молчит.
И тут началась мазохистская, одновременно, грустно-весёлая истерия. Истории, случаи, примеры из жизни посыпались один за другим, как из рога изобилия. На эту, горячую для потомков Авраама тему, почти у всех было что рассказать. Как в коммуналке пьяный сосед ломился
