жил.
Репортер самодовольно потер руки, повернулся на каблуке, весело щелкнул пальцами и запел какой-то шансонетный мотив.
– Что это вы так жизнерадостны, Розенштейн? – спросил полицейского репортера, входивший в редакционную комнату студент. – Уж не жениться ли собираетесь?
Репортер весело захохотал. Его товарищ тоже громко рассмеялся, раскладывая на столе принесенную бумагу.
– Очень мне нужно жениться, – проговорил Розенштейн, – это вот вы можете себе жениться, а мы, репортеры-построчники, не имеем права позволить себе такое продолжительное удовольствие. Мне много не нужно, чтобы быть счастливым: один, два хороших пожара с жертвами – и Розен-штейн доволен. А сегодня, я вам скажу, самый удачный день за весь год: знаете дом Колбасина? Так этот дом, я вам скажу, обвалился. Такой дом – да обвалился – это что-нибудь да значит, а, как ты думаешь, Мишка?
Репортер весело подмигнул своему коллеге и продолжал:
– Ну, обвал произошел как раз в удачное время: все спали, было еще пять часов утра. И теперь около 10 человек нашли мертвыми – а сколько откопают, – ой-ой, еще неизвестно.
– Много еще будет, – успокоительно добавил Мишка, стараясь сделаться серьезным, чтобы подготовить себя к описанию грустного события. – Убитых и засыпанных строк на триста хватит.
– Если не на пятьсот, – добавил Розенштейн. – Да еще возьмите вы описание обвала, да историю постройки дома, да биографии убитых, да еще рассказы очевидцев. Это всю страницу займет. Мы сегодня с ним гастролеры, хо-хо! – закончил Розенштейн, хлопая по плечу своего коллегу, – только вот нужно поговорить с Веснушкиным – и тогда, айда, – начнем писать до вечера. Мишка, идем!
Репортеры забрали с собой ручки и бумагу, чтобы всё это не перехватил у них кто-нибудь из вновь пришедших сотрудников, и отправились в кабинет издателя. Розенштейн хотел было войти туда первым, но Мишка, как более тонкий и юркий, ловко проскочил вперед и очутился в кабинете раньше. Веснушкин в это время оживленно разговаривал с Кедровичем, размахивал руками и восклицал:
– И почему они все меня считают кадетом? Я давно уже несчастный человек из-за этого. Какие-то студенты залезли в редакцию и поднимают революцию! Я не хочу больше этого. Пусть убираются! Не нужно.
– Но ведь вы сами стояли, например, за уничтожение черты оседлости для евреев, Петр Степанович, – ответил Кедрович, – а это, ведь, соответствует программе кадетов.
– Что? Программе? – воскликнул Веснушкин, – ничего подобного! Никакой программе не соответствует. Я, правда, писал об отмене черты, но почему я писал? Я хотел, чтобы жидам позволили жить где угодно; – тогда нам самим будет лучше – уберутся они отсюда из черты во все стороны, – у нас их меньше останется. Вот моя цель, разве это кадетская программа? Это моя собственная программа, вот что.
В это время Веснушкин заметил стоявших у дверей двух репортеров-евреев и, слегка смутившись, уже сдержанно добавил:
– Хотя я, конечно, в
