ведь хорошо! – обрадовалась Валентина Геннадиевна.
– Хорошо то, хорошо, – нахмурилась барыня. – Но был в это время со мной Игорь Константинович, который в конях разбирается много лучше меня, если не лучше всех конезаводчиков вместе взятых.
– И что он присоветовал?
– Присоветовал кастрировать этого красавчика, мол, поэтому от него жеребят будет не слишком много, но слишком уж прекрасных. А те деньги, которые заплатят за жеребят, окупят все затраты и обеспечат создание новой породы.
– И что вы?
– Я послушалась, – уверенно кивнула Людмила Николаевна. – Послушалась! Ведь Игорь Константинович плохих советов никогда не давал и не даст. Только вот жеребец что-то…
– Он… подох?..
– Вовсе нет! – опять отмахнулась барыня. – Он такой же рысак. Лучше многих. Только вот жеребята от него почему-то больше не родятся.
Людмила Николаевна встала, поставила бокал с абсентом на столик, подошла к окну. Сзади приблизилась Валентина Геннадиевна, взяла хозяйку под руку и тоже уставилась в неуютное небо, прокисающее над Васильевским островом, откуда вот-вот должен был сорваться дождь. Зачем? Чтобы омыть головы обеих дам? Но ведь они думали каждая о своём.
Сказка про искушение
Дождь степенно барабанил в забранное старинной чугунной решёткой оконце, больше похожее на крепостную бойницу, обстоятельно втолковывая всем желающим и нежелающим о грядущей октябрьской грусти, о скором наступлении Великого праздника Покрова Богородицы.
Монах Паисий сидел на высоком стуле с резной спинкой, чем-то смахивающим на греческую стасидию, задумчиво перебирая чётки. Бегут, бегут меж пальцев бусинки – совершается молитва. Взлетает она, словно горлица, в Горний храм, опускается к ногам Спасителя, распластывает пред Ним крылья свои, просит заступления. Молится монах, молится за род человеческий, чтобы простил Господь грехи наши нелепые, молится за жизнь нашу, сгорающую на греховных угольях.
Поодаль, у противоположной стены на скамеечке, примостились два послушника. Так же мерно перебирают они чётки – учатся молитвословию. Тихо в келье, только дождь всё скребётся в окно. Настойчиво и монотонно, верно хочет, чтобы его услышали и послушали грустные дождяные истории. И, если исповедания эти вызовут сочувствие, то вероятно кому-нибудь захочется поплакать вместе с дождиком – кто разбирать станет, слёзы это или капли осеннего ненастья струятся по щекам.
– А было когда-то, – вдруг произнёс монах, не обращаясь ни к кому, но оба келейника обратились в слух, – было когда-то, аккурат под Покров, в Кавказской пустыни искушение одному отшельнику.
Монах на какое-то время замолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли прислушиваясь к жалобам дождя за окном. Обернулcя к отрокам: оба с нескрываемым интересом смотрели на старца, приготовившись послушать одну из историй, которыми тот баловал их иногда. Знали: просто так батюшка ничего не рассказывает, и, если уж суждено им услышать сегодня что-нибудь, то рассказ
