>С какого только боку ни подходили к Кузнецову: и упрашивали, и убеждали. Но он стоял на своем: что хотите, то и делайте, а в колхоз не пойду.
Когда-то он сеял хлеб в березовой пади, которую так и окрестили Кузнецовской падушкой. Потом там стал сеять колхоз. Земли в падушке было мало – кот наплакал, но надо было оттуда согнать единоличника. Думали, что после этого он обязательно вступит в колхоз.[1]
Кузнецов посуровел, молча перевез из падушки свой инвентарь и стал с ожесточением распахивать пустырь за огородом. Много распахивать ему не дали: закон есть закон. И, перекопав двор, Кузнецов посадил на нем овощи, а в огороде посеял овес и пшеницу.
Странно выглядело кузнецовское поле. На всех деревенских огородах цвела картошка, росли брюква и репа, а в кузнецовском поднимались тощие зеленые злаки.
Проходя мимо кузнецовского дома, мы вполголоса напевали самодельную песенку:
Единличник, единличник,
Выглянь, выглянь за наличник.
Жить в колхозе единлично
Даже очень неприлично!
Один раз отец получил за трудодни целых два ведра меду. А для единоличников вскоре прибавили налоги. Колхозники стали жить зажиточно, а Кузнецов едва сводил концы с концами.
– Петр Михайлович, ведь ты же старый партизан, неловко, что на тебя все показывают пальцами. Вступай в колхоз, ну чего ты упрямишься? – уговаривал его отец.
Петр Михайлович только сердито вздыхал.
– Не замай, Михайлыч, сердце противится. Ишоба мне не хватало быть в вашей компании. А почему – не пытай, все равно не скажу.
– Ну и переезжал бы тогда куда-нибудь, в Клюку, что ли, – не сдержался однажды отец. – Там, по крайней мере, твое хозяйство будет считаться индивидуальным, а тут – единоличное. Вся деревня смеется!
Из Клюки к Кузнецову приезжал свояк Лапин. Он настойчиво уговаривал Кузнецова перебраться на станцию.
– Ну, не упрямься, хрусталик, поедем, будь ласка. И дочь твоя там живет, и унучка, и старухам нашим будет веселее век доживать. Я тебе уже дом сторговал – там запросто целик распахать можно.
Петр Михайлович долго сопротивлялся, но однажды, махнув на все рукой, согласился.
– Поедем. Индо в печенках эта жисть отдается.
Лапин приехал со станции за вещами свояка на старинном, допотопном автобусе с шофером Петькой Хвостовым. Сам Лапин тоже когда-то работал шофером, но после того, как ушел на пенсию, даже не заглядывал в гараж. То ли боялся расстроиться, то ли из стариковской гордости. Но в советах шоферам никогда не отказывал. Хотя советы его касались только отживших свой век машин.
Петька Хвостов прокатил нас на деревянном автобусе по деревне. А когда мы пообещали ему притащить со своих парников огурцов, вывез и за деревню. Но на первом же пригорке мотор заглох, и машина покатилась назад.
– Не вытянет, лайба! – чертыхнулся Петька и повернул обратно. – Как старая кляча, на могильник пора. – И, остановившись возле кузнецовского дома, заторопил:
– А теперь живее за огурцами!
Петр Михайлович погрузил на телегу плуг, борону, грабли, а все остальное затолкали в автобус, благо, дверь открывалась сзади. В него без особого труда втолкнули даже кровати. Автобус тронулся, по-гусиному переваливаясь на своих допотопных колесах с дубовыми спицами. Петр Михайлович хмуро посмотрел на сбежавшихся по случаю отъезда соседей и, не попрощавшись, сердито понукнул лошадь.
И вот теперь на эту же станцию переезжали и мы: отцу не хотелось больше оставаться в деревне. После отъезда соседа-единоличника отца вдруг арестовали и увезли в тюрьму.
А арестовали его прямо в лесу, в Кузнецовской падушке, куда он ездил за дровами. В чем только не обвиняли следователи его: и во вредительстве, и в шпионаже. Обвинение в шпионаже было смехотворным. А вредителем отец себя признал: да, в то время, когда он был заместителем председателя по животноводству, в колхозе был крупный падеж скота. И потребовал над собой открытого суда, чтобы на нем могли присутствовать и колхозники.
Судили отца в новом колхозном клубе, который был набит до отказа. Отец попросил зачитать сводки падежа по декадам. Сводки по его просьбе были зачитаны. Почти весь скот пал в феврале и марте. После этого отец сказал:
– А теперь проверьте, где я был в это время: я учился на курсах по повышению квалификации.
Председатель колхоза Сущин беспокойно ерзал на своем стуле и растерянно озирался по сторонам. Всем было ясно, что это он написал на отца донос, чтобы переложить вину на его плечи.
Отца оправдали. А через несколько дней уполномоченный НКВД, который
Паду́шка – небольшая па́дь, балка (овраг) на равнине, часто заболоченная и заросшая деревьями (
