Следом полетел мерзко хрустнувший бумажный ком и две-три банкноты.
– Вот! Платье к выпускному! Туфли! Сережки! Кулончик! Все девочки приодетые, модные, душистые, одна я, как Золушка… Ты не можешь! Не можешь? Так я сама!
И еще что-то кричала, бледная, пустоглазая, коротко взмахивая крепко сжатыми кулачками.
Вся кровь бросилась охотнику в голову. Набрякли щеки и губы и стали как булыжники, готовые оторваться и упасть… И не поверил. Невозможно. Нельзя поверить отцу, что дочь способна на такое.
Наконец снова забилось сердце, и крикнул ей в бледное лицо:
– Выбрось! Сейчас же выбрось!
И – как ждала. Осеклась, сжалась, опустились плечи. Быстро подобрала пачку, ком, бумажки, бросила в мусорное ведро.
– Руки вымой!
Молча прошла к умывальнику. Зашумела вода. Он стоял и смотрел на детский затылок с завитками мягких, светлых, как у ее матери, волос. Весь ужас того, что натворила дочь, еще не проник в сознание, и этот нежный затылок и локоны на нем никак не вязались с жутью содеянного. И подумать-то страшно, не то что выговорить… Сейчас вот обернется и скажет: "Пошутила я, па, ну, выпила немножко, ну, прости за дурацкий розыгрыш… Перебор это, па, ну, прости…"
Но плечи дочери дрожали, а он стоял и смотрел, не в силах слова сказать. Рванул рубаху на груди и подхватил мусорное ведро.
– Я щас!
Аня обернулась. Прикушенные губы, дорожки слез и почти трезвый взгляд.
– Па! Не оставляй меня одну!..
Не ответил. Не мог. Полушубок на одном плече. Выскочил во двор. Мусорная башня в другом квартале…
Что делать, как теперь вести себя с дочерью? Для того ли холил, растил, любовался, гордился, для того ли не женился вторично после смерти жены? Боялся проблем с мачехой, а ведь будь рядом внимательная взрослая женщина, такого не случилось бы. Почти год без зарплаты… Еще с той весны за рыбу не получено, а уже вторая на носу… Девчонке надо то, второе, третье. Раньше за две песцовые шкурки можно было в Москву слетать. Теперь таких шкурок надо сорок.
Демократическое правительство… Бессовестный, в открытую, грабеж тех, кто пашет землю, рубит уголек и добывает меха в мороз и полярную ночь.
Мусор не высыпался. Примерз. И то: сорок на улице. „Да что ты ведро-то колотишь! Выбрось – и все дела!"
Медленно побрел Анатолий Степанович назад. Холодный воздух и ходьба растормошили, вернули способность рассуждать. И вспомнилось: "Па! Не оставляй меня одну!".
Ах, горе-то! Ведь знает, где ключи от сейфа с оружием!
Побежал. Вбежал. Открыл.
Дочь в одном халате сидела на краешке стула. Под стулом натекла лужа. Он сначала подумал – кровь, но затем заметил открытую дверь ванной. В луже блестели ключи от сейфа. На коленях карабин. Смотрит прямо на него, а пальцы вщелкивают в узкую прорезь магазина патрон за патроном…
"Слава Богу, успел!" Но услышал в собственном голосе
