В прозаическом финале поэмы-сказки появляется образ Кремля:
«А когда наступит Новый год, я хорошенько упрячу своих крохотных друзей в карман моей тёплой шубы, и мы пойдём в Кремль на ёлку. И воображаю, как будут рады и счастливы дети, когда увидят своими глазами живого Бибигона и его весёлую нарядную сестру, его шпагу, его треугольную шляпу и услышат его задорную речь».
Мифема «кремлевской ёлки» утверждает образ Кремля как места всеобщего счастья и радости. Она также является аналогом хеппи-энда, путеводной звезды, счастья, связанного с мифологизированным образом Москвы, который закольцовывает композицию волшебной сказки. Топос Переделкина тем не менее оказывается в центре этой композиции: именно в нём «упавший с Луны» Бибигон совершает свои подвиги.
Мифологизируется и образ автора – «дедушки Корнея», доброго великана в теплой шубе, вызывающий в памяти Деда Мороза. Последний вернулся к советским детям всего за десять лет до первого издания «Приключений Бибигона». В советской идеологии Дед Мороз ассоциировался с религией, празднованием Рождества. К 1946 году кремлёвская ёлка полностью заменила рождественскую.
Псевдоним писателя стал мифемой: два слова в детском сознании слились в одно – «Корней-Чуковский», что можно уподобить словоформе «Памятник-Пушкина» в детском восприятии Марины Цветаевой:
«…в одно слово, с одинаково непонятными и порознь не существующими понятиями памятника и Пушкина» («Мой Пушкин»).
Теоретики культурных мифов нового времени утверждают, что любой миф оперирует противопоставлениями. Если выстраивать оппозицию образу Корнея Чуковского, то это образ его соседа по дачному посёлку Бориса Пастернака. Если Чуковский – «король» Переделкина, то Пастернак в силу его интеллектуального, культурного и духовного влияния претендует на роль «верховного божества» этого литературного Олимпа. Это признавал и сам Чуковский, в шутку предлагая себя в качестве гида по переделкинским местам, отражённым в лирике Пастернака. Исследователь переделкинского быта А. Анастасьев в своей статье «Шекспировский поселок» указывает:
«Атмосфера, царящая в нем [доме Пастернака], типологически настолько противоположна вечной ребячьей суете в „вотчине“ Чуковского, насколько вообще могут быть несхожи жилища писателей».
Автор статьи, противопоставляя личности писателей, характеризирует их с помощью шекспировских архетипов: Чуковский – хитрый и могущественный волшебник Просперо из «Бури», а Пастернак – трагический Гамлет из одноименной пьесы:
«Сама биография, образ личности и темперамент одного из крупнейших лирических поэтов ХХ века, лирика-философа <…> рифмуются с образом жизни принца Датского, перед которым вопрос бытия встал в его самой бескомпромиссной и чистой, не прикрытой никакими суетными жизненными обстоятельствами форме».
Для формирования мифа важно, что фигуры писателей
