Луксом. Стоило начаться грозе и загреметь грому, пес забивался в комнату Старой Мары и лежал там, громко завывая, пока ненастье не проходило. Догадаться о прошлом Лукса было легко: он жертва бомбежек.
За Луксом последовали бесчисленные, столь же истощенные скитальцы, ищущие приют: художник и писатель Хайдельбергер, виолончелист и дирижер Лео Пробст, скрипач Цигизмунд Бонди, камерная певица Швайнс, актрисы Б. и Д. Визельфинк. Были и простые люди, агент по недвижимости Мерц с семьей, фройляйн Гермина Цвиттау из Восточной Пруссии, инженеры Виланд и Фройд – они первыми устремились из уничтоженных городов в деревню и там – к этому благодатному месту, к жемчужине на озере, которое помнили по более счастливым временам. Они успели раньше тысяч других, чей приезд был еще впереди. Не только Мюнхен стал непригодным для жизни – из восточных областей, как сообщалось в еженедельных сводках, миллионы людей спасались бегством от большевистских варваров. Во всех домах на берегу озера из тех немногих, где обычно принимали постояльцев только летом, жили жертвы бомбежек, не уезжавшие с окончанием лета. Одни платили хозяевам и преумножали богатство деревни, другие уменьшали его, живя в долг, поскольку единственным, что у них осталось, была жизнь. Им вежливо намекали, что они могут возместить бесплатное проживание и пропитание, внося вклад в выполнение многочисленных работ, несмотря на объяснимое неумение обращаться с непривычными сельскохозяйственными орудиями. Это должно было произвести хорошее впечатление на тех, кто еще располагает средствами и вынужден платить.
Итак, в деревушку на озере устремилась разношерстная публика, которая обосновалась там надолго и через несколько дней уже чувствовала себя дома в большей степени, чем местные. Дома были забиты под крышу, обитателей из числа жертв бомбежек получила даже ветхая, давно пустующая комнатушка в хлеву, которая вплоть до двадцатых служила ночлегом кучерам: проведя здесь одну ночь и восстановив силы, они на отдохнувших лошадях продолжали путь в Мюнхен. Клали новые печи и ремонтировали старые, раньше в гостевых комнатах жили только летом и отапливались лишь два-три помещения для тех постояльцев, которые и летом мерзли, а также для гостей, покинувших богатые мюнхенские кварталы и желавших провести несколько солнечных дней на озере осенью без шума и суеты. Вместо каминов появлялись печи. Несколько жильцов, чьи комнаты не было возможности обновить, днями и вечерами сидели в натопленной гостиной. В доме все шло кувырком, когда пришло известие о ранении будущего хозяина.
Ничего не известно! Ни что за ранение, ни насколько оно серьезно. Обеспокоенные родные представляли себе худшее. Почти в половине домов в деревне за пять лет войны оплакали одного, а то и нескольких погибших, и не было людей, кто хотя бы раз – на улице или в церкви – не встречал бы калек, вернувшихся с войны. Воображение рисовало самые страшные картины, а в каких-то сорока километрах, в сумасшедшем доме Мюнхена,
