ился в вялую и пассивную личность, – личность, которой была свойственна загадочная задумчивость, от которой, однако, лицо юноши было мрачно до ощущения абсолютного отчаяния, появлявшееся в том случае, когда очередной взгляд ненароком проскальзывал по его унылому, но в тоже время пустому, серьёзному облику. Сам же себя он привык ощущать в таком прескверном состоянии и, жадно до мыслей рефлексируя о теперешнем состоянии своëм, окончательно решил, что положение его очевидное и сложное, а потому не поддаётся чуду, которое сиюсекундно случается с теми людьми, которым это чудо вовсе и не нужно, – по крайней мере, нужно в разы меньше, нежели человеку нуждающемуся и страждущему, например. Всë это прозаично и логично, но, с другой стороны, был не менее интересен вопрос следующий: а кого в своих рассуждениях этот юноша выдвинул в кандидаты на достойного человека, – человека, который по праву и положению своему заслужил оное чудо? Тем не менее об этом будет ещë предостаточно слов.
Итак, очутиться на улице он без причины не имел никакого права, ибо если подобная прихоть всë-таки возникала или в голове, или наяву даже, то в противовес выдвигался факт неоспоримый и доказанный: герой наш был студентом третьего курса. Да, в благородном рассудке можно убедиться, что как раз-таки наоборот – ему непременно следовало бы находиться на улице беспрестанно, или проводить время с знакомыми своими в кой-каких гнусных и одновременно интересных местах, или сделать хоть какую-нибудь пакость с собою, но лишь бы не учиться; но он был исключительным, даже правильным и благородным настолько, что почти не прогуливал пары, – только вот веская причина не прогуливать всë же была, и она им тоже двигала…
Теперь же, что, кстати, ему свойственно вовсе не было, он не спеша, в какой-то ленивой манере, гулял во время обеденного перерыва, длившегося целый час, с надменной миной озирался очень внимательно, пытался тем самым не упустить ни одной детали антуража и эмоции человека. Забываясь в своих мыслях полностью, юноша, прищурив глаза, пронизывал взглядом каждого прохожего; особенно, что было вполне обоснованно тем, что бродил он по окрестностям района, где гордо располагалось высшее учебное заведение его, – бродил машинально, проходя в очередной раз по выученным, доведённым до собственного идеала маршрутам, – особенно мишенями его взоров становились студенты, которые будто бы были то ли ниспосланы судьбою, которая предопределила каждый шаг, каждый вдох их, то ли расставлены как фигурки с лукавой тактичностью на шахматной доске, – тем не менее, казалось, были они лишь там потому, что без них было бы просто-напросто неправильно, нереалистично, – были потому, что не могли там не быть. Каждый из них по тем или иным признакам, несомненно, отличался от других учащихся, но, однако, одновременно являлся неким пазлом заднего фона, был ординарностью, сносил неблаговидную участь, которая заключалась в том, чтобы упоминаться в третьем лице – «студенты».
«А ведь уже по трëм предметам долги у меня! – пробормотал наш герой вслух так тихо, что никто не услышал его. – Ну а мне то что? Всë это мерзко, но оно-то и очевидно, что мерзко. Только и понятно, что в голове дела поважнее есть у меня… Они-то ещё больше добивают меня, чем долги-то эти… А что делать? – в руки себя взять – да и только. Ага, как логично, просто гений! – заметил он, чуть-чуть вспыхнув. – Да бред это всë; а вообще не бред! Гулять меньше надо да и ерундою не заниматься!»
Он аж остолбенел; очевидная и простая мысль зацепила душевное состояние его. Но осмысление положения своего продолжалось всего пару секунд, да и вообще подобное с ним случалось довольно часто. Теперь же, будто опомнившись, герой наш как-то трепетно, суетясь, что даже рука его, которой он доставал смартфон, довольно долго не могла успешно войти в карман, – теперь, разблокировав экран, посмотрел который час, и – резко повернулся на сто восемьдесят градусов, рассердившись на себя за то, что упустил течение времени, а потому оправданно не заметил, как до пары оставалось десять минут. Юноша уже хотел ускорить шаг, – да, по своему обыкновению, чего скрывать тут нечего, ему всегда был присущ быстрый темп ходьбы, когда он стремглав нëсся, брезгливо оглядывая всех и вся, – уже было хотел ускорить свой шаг, но ноги, как назло, окоченели совершенно, забились так, что в области голени всë превратилось в твëрдое однородное вещество, которое определенно обделили тягучестью, а потому оно, это вещество, под тщетными усилиями героя нашего принуждала ногу гудеть, болеть и ныть ещё более. К слову, ему не к лицу была плавная размеренность и выделанная медлительность, отчасти лживо надменная и чопорная, – медлительность во всех движениях и действиях; даже наоборот – в заурядной спешке можно было разглядеть некую грацию, – чего, впрочем, он сам угадывал в своих мыслях, даря скоромные намëки своей амбиции. «А может, это знак свыше, – рассуждал он, чуть кряхтя, – знак вот, наконец, который положит развязку этому?.. Ну а чего? Я так жду долго этого, а тут такое глупое обстоятельство… Сейчас бы мне ещё на лекцию не успеть, ага, – вот тогда такой знак будет мне свыше!.. Ну а мне то что – опоздать-то? Я не знаю… Лектор наш такой, что уж не пустит, коли опоздал; да и мне нельзя опаздывать, – никоим образом нельзя опаздывать: а то как я пропущу очень важное, хотя нет – не важное, – точнее… точнее важное, но кому
