рявкнул поручик, сидящий на влажной постели с мученическим видом, и, схватив стоящий у изголовья дешёвый медный подсвечник, с силой кинул его в слугу, метя в голову.
Ванька увернулся, и подсвечник, врезавшись в дверь, отскочил, и, прогремев по жестяному ведру, озлил офицера.
– Сукин ты сын… – со злобой сказал мужчина, вставая босыми ногами на земляной пол и подходя к рабу, – Он ещё…
– … будет…
– … прекословить…
С каждым словом следовал удар в живот, благо, барин не проснулся ещё толком, да и физические кондиции его далеки от эталонных. Хотя Ваньке, ещё более далёкому от геркулесовых пропорций, хватило…
– Ну-ка… – его, согнувшегося, с силой вздёрнули за висок, – не притворяйся! Да и по делам тебе, ироду! Я тут…
Вонючий рот начал выплёвывать слюнявые слова, из которых выходит, что он, Ванька, есть сукин сын, виновный решительно во всём! Похмелье, вчерашний проигрыш в карты, маята животом после дурной еды, и вся его, тридцатилетнего поручика, не сложившаяся жизнь.
– Будет он тут, сукин сын… – потная ладонь обидно ткнулась в лицо крепостного, а вконец запыхавшийся барин, отступив на пару шагов, раскашлялся, задыхаючись.
– Ну… – прохрипел барин, – что стоишь?! Воды налей, да живо!
Трясущимися руками налив из кувшина тёплой воды, Ванька протянул кружку, вырванную из рук и выпитую с зубовным стуком.
– Видишь? – с какой-то обидой сказал хозяин, – Из-за тебя, сукина сына… до чего довёл!
Покаянно, как это любит барин, склонив голову, и тая в глазах бушующую ненависть, раб выслушал сдобренные ругательствами нравоучения.
– Бумагу, что ли, дай… – после некоторого раздумья приказал барин, снова усевшись на кровати.
– Что за дрянь, – брезгливо сказал мужчина, повертев в руках желтоватую, скверного качества бумагу, поданную слугой. Ругаться, впрочем, дальше не стал. Получив карандаш, принялся, мучительно морща лоб, составлять записку. Дописав, разогрел сургуч и запечатал, поставив оттиск перстня, тут же сунув письмецо слуге.
– На вот, – с отвращением приказал поручик, – в штаб! Ну, ты знаешь куда… и смотри, без денег, сукин сын, возвращаться не смей! Запорю!
– Этот, небось, запорет, – одними губами прошептал вышедший из дому Ванька, сжимая в разом вспотевших руках сложенное конвертиком злополучное письмецо и уже стократ пожалев, что не ко времени попался барину на глаза.
Поручение, данное ему, не то чтобы вовсе уж из разряда невыполнимых. С интендантами и разного рода штабной сволочью у поручика Баранова свои, особые отношения, выстроенные на маклях, передёргивании в карты и прочих вещах, за которых в приличном обществе принято если не бить канделябром, то как минимум, отказывать в общении и не подавать руки.
Другое дело, что как бы ни повернулись события в дальнейшем, он, Ванька, будет неизбежно виноват,
