же, интересно? Убедительно?
– Как сказать! Реальные и логичные расчеты на фантастической основе. Это часто бывает в подобного рода литературе, и именно это, я бы сказал, гипнотически действует на читателя.
– Все-таки очень, очень интересно… Не сочли бы вы возможным оказать мне любезность, дорогой Николай Антонович? – дружески улыбаясь, говорил Гоберти. – Как-никак, мы с вами теперь собратья по перу… И вы должны понять меня! Дайте мне на денек чертежи шахт и эту записку! Просто ознакомиться. А? Жилка журналиста теперь задета во мне. Ну, пожалуйста…
– Что вы, господин Гоберти! Как можно? Эти материалы ни в коем случае не подлежат оглашению!
– Да я и не подумаю разглашать их без вашего разрешения! Можете совершенно не опасаться. Буду нем как рыба! Тайна за тайну, а? – добродушно смеялся Гоберти. – Ведь не беспокоитесь же вы о том, что я таю про ваше сотрудничество – правда, невольное – в «Обозрении»! Не правда ли?
Березина всего передернуло.
– Нет, нет! Ради всего святого, не подумайте обо мне худо! – испуганно воскликнул Гоберти. – Поймите лишь меня, Николай Антонович. Влезьте хоть на минуту в мою шкуру. Ведь я же газетчик, журналист, черт меня подери! Ведь я теперь сна лишусь, я потеряю покой, аппетит, здоровье, зная, что вот тут, «так близко и так возможно», как говорится у вашего Пушкина, лежит такое сокровище! И я его не знаю! И оно недоступно для меня! И, кроме того, ведь тут нет для вас никакого риска! Клянусь вам здоровьем моих престарелых родителей, что без вашего разрешения я не опубликую ни слова, ни единой запятой из этих материалов! Но я хочу быть первым среди моих коллег, кто, после этого разрешения, пошлет радиограмму в свою газету. Неужели же никто не в состоянии понять проклятую душу старого журналиста! – в отчаянии вскричал Гоберти.
Понял ли действительно Березин всю глубину души старого журналиста и посочувствовал ему, или к нему пришли другие соображения, но через короткое время записка Лаврова была уже в кармане Гоберти, а Березин, разворачивая свернутые в трубку красно-синие листы чертежей, передавал ему некоторые из них.
– Где тут у вас почтовый шкаф, Николай Антонович? – спросил Гоберти, заклеивая конверт с чертежами и закладывая в особые вырезы на нем свою адресную карточку. – Не хочется носить с собой, еще потеряешь. Так вернее будет.
– А без вас дома никто не вскроет конверт? – с беспокойством спросил Березин.
– Кроме жены, у меня в квартире никого нет. Спасибо, Николай Антонович, большое спасибо за такое исключительное доверие! – горячо благодарил Гоберти, опуская конверт в трубу почтового шкафа.
Он вернулся к своему креслу, чем-то, по-видимому, озабоченный.
– Вам приходилось уже выступать в комиссии, Николай Антонович? – спросил он после минутного молчания.
– Да, один раз.
– Против, конечно?
– Разумеется! Моя позиция известна.
– Та-ак… И многие члены комиссии стоят на этой позиции?
