style="font-size:15px;"> А не сбудется – позабудется…
Этот напев повторялся, въедаясь в сознание, пробуждая тягучие, недобрые мысли. И только человек во фраке стоял возле покосившейся двери, едва не слетевшей с петель, и невозмутимо смотрел перед собой.
– Выключи ты… это радио, – скривился беглец.
– Здесь нет радио, – спокойно сказал тот.
Но едва мужчина поднимался – присаживался на кровати или вставал – «землетрясение» прекращалось. Захлопывалась и невидимая «музыкальная шкатулка». Он подошел к окну и крепко задумался. Привычный мир, обычная и потому вдруг ставшая такой милой жизнь была на расстоянии вытянутой руки, вот только вытянуть руку получалось лишь через решетку. А здесь – страх, ужас, не оправданный, не имеющий никакого смысла риск. Ради чего? Всего лишь чтобы все стало как прежде. Бывают ли задачи, отвратительней, несправедливей, тяжелей?
Нужно было действовать. Беглец вспомнил, что там – за решеткой, в той жизни – всегда был человеком действия. Он рисковал, делал, потом думал. Боялся – не без этого. Правда, и боялся он другого… Но вот и здесь: забежал же в комнату, поднялся на второй этаж, заглянул в бесовскую уборную – и все быстренько, без сомнений… И вправду – он ведь хочет уйти отсюда. Ну так в чем дело? Зашел – отдал букет, и все.
«Ах да», – вспомнил беглец и вернулся к тумбочке. Раскладной нож обнаружился в первом же ящике. Он поиграл им, полюбовался – а нож ничего, подумал беглец, раскрывается мгновенно, острый, стильный, быстрый… «Быстрый… – остановился он на последнем слове. – А почему, собственно, быстрый?» – он повернулся и всмотрелся в ничего не выражавшее лицо человека—«скрепки»: не читает ли тот мысли, не догадается ли?
«В общем, похрен мне, понравлюсь я тебе или не понравлюсь… – решил беглец и направился к двери. – Рисковать не могу. Извини, красавица, у меня своя жизнь… Своя… такая же. Так что вот тебе букет, а вот тебе привет».
Он поднялся по лестнице и, стараясь не думать о предстоящей опасности, бодрым шагом дошел до двери уборной. Накатила новая волна страха. Но беглец решил не ждать, пока та его смоет, а оседлать, как водный серфингист. Он дернул щеколду, перехватил букет левой рукой, а правой крепко вцепился за ножик. И въехал в уборную – на самом гребне своей волны.
Как и в первый раз, хищница развернула к нему страшное лицо. Черные глаза блестели, как две глянцевые пуговицы. Огоньки свеч затрепетали, словно в предчувствии страшной беды, и молнией блеснуло в зеркале побледневшее лицо беглеца, вмиг рассыпавшееся в прах, словно песчаная фигура. Но он встрепенулся: засмотревшись на пустое зеркало, можно было остаться здесь навсегда, а это не входило в планы.
– Я выбрал для тебя лучшие цветы, – произнес он тихо и размеренно, с достоинством, с улыбкой. И протянул букет женщине.
Лицо ее на миг преобразилось, как будто она помолодела, расцвела, воспрянула, очнулась от долгого и утомительного сна, но тут же приобрело прежний – озлобленный хищный – вид. И в этот момент он выхватил нож и подскочил к женщине.
