щедрым глотком вина. Казалось, он нуждается в выпивке так же, как растения в солнце, и глядя на то, сколько вина бывший шериф вливает в себя каждый день, я дивилась его способности сохранять хотя бы подобие трезвости ума. Это пристрастие убивало его столь же неумолимо, как неизвестная хворь убивала Вонвальта, и я, боясь в скором времени потерять их обоих, решила, что обязана что-нибудь сказать.
– Вы много пьете, – заметила я, расшатывая кончиками пальцев податливую панель.
– Ну да, – буркнул сэр Радомир, прижавшись ухом к штукатурке справа от меня. Поскольку бывший шериф не стал отпираться, я решила быть настойчивее.
– У вас зависимость.
– Хелена, пусть ты и любимое дитя сэра Конрада, но не смей так говорить со мной.
– Я тревожусь за ваше здоровье, – мягко ответила я. – И, если честно, меня волнует то, как вино влияет на ваш рассудок.
– На мой рассудок ничто не влияет, – прорычал сэр Радомир.
– Зачем вы пьете? – спросила я.
– Ты что, думаешь, мне это нравится?
– Я думаю, что вас непреодолимо тянет к бутылке.
– Ну да, «непреодолимо» – хорошее слово.
– Почему же вы тогда вообще начали пить?
Сэр Радомир сделал глубокий вдох. Он собрался было снова хлебнуть из бурдюка, но остановился, не донеся его до губ. Затем недовольно покосился на меня.
– Ты никогда не была в бою.
– Была, в Долине Гейл.
Сэр Радомир немного помолчал.
– Да, – наконец произнес он. – Конечно. Мне все хочется думать, будто тебя спрятали где-нибудь далеко, в безопасном месте, и ты не видела того кошмара.
– Мне бы тоже этого хотелось, – ответила я.
Сэр Радомир вздохнул.
– И я даже забыл, что тебе довелось убить человека. Сэр Конрад мне рассказывал.
– Со мной он вообще об этом не говорил, – буркнула я, все еще обиженная на Вонвальта из-за его молчания.
– О, если ты ищешь его одобрения, то не сомневайся – он тобой гордится, – понимающим тоном заверил меня сэр Радомир. – Однако он мучительно стыдится того, что не смог тебя защитить.
– Все же обошлось. Что теперь об этом вспоминать? – небрежно отмахнулась я.
Сэр Радомир коротко, недоверчиво хохотнул.
– Клянусь богами, Хелена, твой разум выкован из стали. Неужели подобное деяние ничуть не обеспокоило тебя?
– Обеспокоило, – призналась я, – до глубины души. С тех пор я почти каждый день вспоминаю об этом.
– Однако тебя, похоже, не грызет совесть… по крайней мере, уже.
– Нет, не грызет, – сказала я. – Но я, кажется, знаю почему. Некоторые врачеватели говорят, будто наше детство определяет то, какими мы становимся во взрослой жизни. Если это так, то мой разум ожесточился еще много лет назад, задолго до того, как я поступила на службу к сэру Конраду. Быть может, благодаря этому мне стало… легче
