ников монастыря, где находится могилка старца Мардария.
– А-а, схииеромонаха Алексия, – поправил её молодой послушник и отвёл её к могилке на монастырском погосте. Женщина положила цветы, перекрестилась, поцеловала крест. Некоторое время она с тихой улыбкой задумчиво постояла, потом снова перекрестилась, поцеловала крест и ушла.
Один из сведущих монастырских иеромонахов заметил:
– Это мать одного из перспективных молодых архиереев.
Стоявшие рядом монахи без особого любопытства проводили её взглядами и вернулись к своему Богомыслию, разбавленному много-попечительством и капелькой суемудрия. Но мог ли кто-нибудь тридцать лет назад предположить, что сын обыкновенной советской труженицы так близко приблизится к Божиему Престолу. А ведь именно тогда всё и началось.
Во времена горбачёвской перестройки я ехал поездом к нашему ласковому Чёрному морю и, как мне тогда казалось – случайно, а на самом деле промыслительно, познакомился с одним молодым кремлёвским журналистом. Юрий, так его звали, был сначала весьма скрытен. Но, выехав к побережью, когда с одной стороны сияло голубое бескрайнее море, а с другой – вздымались до небес величественные горы, душа его при виде такого Божьего великолепия совершенно раскрылась. Оказывается, он ехал в творческую командировку, на встречу с таинственными кавказскими монахами-пустынниками, духоносными старцами, подвизавшимися в Богопознании в труднопроходимых горах. Своим вдохновенным энтузиазмом он увлёк и меня, хотя многие его рассказы я относил к разряду небылиц. Таинственным старцам повинуются дикие звери, белки собирают им ягоды, а ежи – грибы. Когда надо, они на свои угодья насылают дождь, а чтобы скрыться от непрошеных гостей, укрывают свои жилища туманом. Чудо для них – всё равно, что для нас утренний кофе. Я уже сказал, что ко многим его рассказам я относился скептически, но отшельническая жизнь, наполненная религиозным смыслом, сама по себе уже является великим таинством, к которому поневоле будешь относиться с благоговением.
В конце концов Юрий сказал мне, что сам является одним из очевидцев чуда. «Но, – добавил он, – как сказано в Евангелии: «Блаженны видевшие и уверовавшие, но блаженнее те, кто не видел и уверовал». Так что есть и поблаженнее меня, и таковых гораздо больше», – закончил он. И рассказал мне о чуде, свидетелем которого был не только он, но и многие ученики школы, в которой учился в детстве. Вот его рассказ.
Прохор появился в нашем классе в середине учебного года. Скромный, тихий мальчик, но окружённый какой-то неприличной таинственностью, потому что учителя с каким-то пристальным опасением довольно бесцеремонно разглядывали его. Всё дело было, видно, в плохой характеристике, которая иногда сопровождает ученика при переводе его в другую школу.
Но и в поведении он отличался от всех какой-то «взрослой» рассудительностью. Такой вот пример. Наши ребята затеяли некое соревнование: кто сможет переломить карандаш тремя пальцами. Хруст нескольких карандашей привлёк внимание Прохора. И он спокойно, что возмутило всех больше всего, сказал нам, что лучше бы вы этими карандашами нарисовали что-нибудь красивое. Если бы это замечание было от взрослого, ну, отмахнулись бы и дело с концом. Но безусловная справедливость от сверстника, да ещё и новичка, ощетинила всех окружающих. Какая же может быть дружба с такими вот умниками.
Но дружбы он и не искал, учился хорошо и очень корректно уходил от всяких провокаций. Через месяц всяких «испытаний» от него отстали: ну, мол, есть такой, да и фиг с ним. Это касалось всего класса, кроме одной девочки из породы мечтательниц. Имя её в своё время тоже было предметом насмешек, чуть ли не издевательств. А звали её – Груша. Полное её имя – Аграфена – знали, наверно, только учителя. Но и её недолюбливали, возможно, из-за родителей, особенности которых почему-то для школьников, да наверно, и для учителей были непонятны. Для всех она была Грушка.
Однажды вышел случай, что я подслушал их разговор наедине. «Прохор, – сказала Груша, – давай с тобой дружить». Те из взрослых, которые ещё помнят своё детство, хорошо понимают, что означают эти слова в школе, а для остальных напомню: «Ты мне очень нравишься, давай будем друзьями, и, возможно, я тебя люблю». Любовь для школьников – вещь реальная, но целомудренная и всё же довольно абстрактная. Прохор же ответил ей так: «Милая Груша, ты ведь видишь, что меня не любят, и у тебя из-за меня будут, наверно, неприятности». «Они все дураки, – сказала она и потом тихо добавила, – у меня тоже ведь нет друзей». И голос её дрогнул. «Спасибо тебе, Груша, конечно, будем дружить», – ласково ответил ей Прохор. В его голосе было столько тепла, что стыд волной окатил меня с головы до ног. Я уже не мог прятаться и как бы случайно вышел из-за забора. Груша была красная как маков цвет, но васильковые её глаза, смотрящие на Прохора, сияли как звёзды. Я прошёл мимо, что-то насвистывая, а они не особо-то и обратили на меня внимания. Что-то удержало меня рассказать в классе о случайно подслушанном разговоре, хотя в уме навязчиво крутилась насмешливая присказка, испортившая многие человеческие отношения: «тили-тили тесто жених да невеста».
Как
