Буржуазия – именно она – берет на вооружение науку, но ее подводит то, что Георг Лукач назвал «осмысленностью деталей при полной хаотичности целого»[69]. Реабилитация тела быстро сменилась его повальной приватизацией. Это вызвало беззащитность перед смертью и телесной немощью, совпавшей с прогрессирующей немощью духа, религией которого стал психоанализ.
Тем не менее вызов смерти, брошенный пролетариатом, оказался самым радикальным. В руках победившего пролетариата производительная сила науки стала осознанно применяемым инструментом, поставленным на службу солидарной воле класса. Пролетариат в России вмешался в случайный набор задач, устранив тем самым хаотичность целого. Деятельность множества научных институтов и институций в двадцатые годы как раз и была направлена на преодоление смертоносных сил природы. Может быть, работа ЛОТР и отличалась особой дерзостью, но она проводилась в рамках глубинной онтологии пролетариата, в соответствии с которой предметность, в том числе и предметность природы, не есть нечто раз и навсегда данное, а представляет собой текущую разметку фронта работ, которая должна регулярно перепроверяться и переустанавливаться заново. Прекращение такого исследовательского направления, как биомеханика трупов (уже второй раз в истории), свидетельствовало об утрате максимализма, об оппортунизме и очередном компромиссе со смертью – фактически речь шла об устранении диктатуры пролетариата в самом важном регионе сущего и происходящего.
Но тем самым как раз подтвердилось, что наука независима и объективна именно в частностях (так же как и, например, кантовская этика), а в своей стратегической задаче она вольно или невольно подчиняется классовому интересу, господствующей форме социального заказа – и эта подчиненность в свою очередь влияет на порядок деталей. Одно дело бескомпромиссная позиция Николая Федорова, Александра Богданова, Розы Люксембург или академика Марра, и совсем другое – мозаичность и конформизм, например, Хабермаса и целого сонма частичных теоретиков, всегда готовых продать свое умение любому заказчику. Отсоединение классовой воли от бытия науки нанесло вред обеим сторонам: пролетариат отчасти потерял себя, помутнение классового сознания способствовало дезориентации коллективного тела, и без того подвергшегося суровым историческим испытаниям, а наука, лишившись сверхзадачи, потеряв командировочное удостоверение (Николай Федоров, как известно, рассматривал сословие ученых в качестве особо подготовленных людей, отправленных в долгосрочную командировку), была вновь приватизирована и собрана уже как частокол микрозадач, как производительная сила наука подверглась распылению.
На этом следует остановиться подробнее. Обыденное сознание восхищается успехами науки, сами ученые пребывают во внутреннем сознании своего величия, однако с позиций материалистического понимания истории хорошо видна сумма потерь: множество рутинных площадок,
