остроухих марали мое имя. Они не должны его произносить вслух, ибо недостойны.
Едва огрызнулся, тут же получил по зубам рукоятью плети.
– Еще раз спрашиваю, как тебя звать, щенок?
– Никак, – все с той же упрямой дерзостью, сплевывая кровь на его грязные ботинки.
Удары хлыста посыпались мне на спину, голову, пока Ибрагим не перехватил руку Шенгара. Но мне было наплевать. Я уже привык к боли. Никакая боль не поставит меня на колени. Пусть даже не физически, а морально.
– Хватит. Не порть товар, Шен.
– Это не товар, а упрямая падаль, которая завоняет, если не покорится!
Пнул меня сапогом под дых и вышел из сарая. Инкуб склонился надо мной и протянул флягу с водой, но я выбил ее из рук управляющего, а тот захохотал в голос, а потом склонился и схватил меня за волосы, поднимая кверху на вытянутой руке.
– Ты – раб! Хочешь жить – умей управлять своей спесью, и когда-нибудь добьешься славы…а, может, и свободы. А хочешь сдохнуть – я устрою тебе это прямо сейчас. Выбирай!
Он блефовал, и я знал об этом. Чувствовал его ауру, как и он мою. Я был ему нужен, и он собирался меня продать Шенгару.
Я дернул головой, сбрасывая руку Ибрагима, поднял флягу, осушил до дна и вытер рот тыльной стороной ладони. Глядя ему в глаза и отчеканивая каждое слово.
– Когда-нибудь я не дам тебе даже этого выбора.
Инкуб снова расхохотался… и, дернув за цепь, заставил меня все же упасть на колени.
– До этого «когда-нибудь» надо дожить.
И в этот момент я понял, что доживу любой ценой, чтобы убить всех, кто меня обрек на эту участь, чтобы освободить всех несчастных и обездоленных, чтобы получить тот самый трон, который мне обещала моя мать.
Глава 5
Восемнадцатый удар.
Я вскинула голову кверху, глядя на тусклое солнце оранжевого неба, словно перевязанного сотнями тонких канатов. Лучи мендемайского солнца беспощадны и обжигающи. Они опоясывают небосвод в это время суток, создавая иллюзию своеобразной клетки, в которой находится любая живая душа.
Двадцатый удар.
Смертные, вампиры, эльфы, демоны, звери и даже птицы, не решающиеся взлететь к облакам, вспыхивающим изредка оранжево кровавыми полосами – все равны перед жестокостью светила.
На рассвете Мендемай пылает, безжалостно сжигая в своём пламени всех тех, кто оказывается недостаточно силён, чтобы продолжить идти по своей дороге, несмотря на то, что полыхает кожа и сгорают дотла кости.
Двадцать второй.
Солнце касается острым лезвием-лучом моих губ, будто рассекая их, и я опускаю взгляд на своеобразную сцену, установленную в середине площади. Представление, которое здесь дают не так часто, так как обычно подобная демонстрация силы бывает лишней. Но не с ним.
Двадцать пятый удар плетью.
Не с бывшим пленником эльфов, возомнившим себя равным своим господам. Самая
