лет назад при загадочных обстоятельствах. Однако доктор был в добром здравии, более того – продолжал работать в той же двенадцатой больнице, был на хорошем счету как специалист и, согласно отзывам, пользовался популярностью у пациентов.
Дозвониться в кабинет труда не составило. Симпатичной девушке из регистратуры Карев продемонстрировал жетон, улыбнулся и попросил связать с доктором. Пришлось ждать почти минуту, пока заставка на экране сменилась изображением немолодого грузина с короткой полуседой бородой.
– Здравствуйте, господин следователь. Чем могу быть полезен?
Павел договорился о встрече на завтрашнее утро, умолчав об имени подследственного. Явно, что у Думбадзе отношения с ним были непростые, а в таком случае не стоит давать время на подготовку к разговору.
Сам доктор отнесся к встрече спокойно и даже буднично: упомянул, что уже имеет опыт дачи показаний Предпоследнему дознанию, и рад помочь снова.
Наутро, сидя в пропахшем лекарствами белом кабинете Павел убедился, что поступил мудро, когда решил приберечь имя подследственного. Оно произвело эффект выстрела.
– Иван Корнеев? – доктор покраснел и долго молчал, глядя перед собой и моргая. – Да, помню. Это тот, кто сделал из меня человека.
– Что вы имеете в виду?
Доктор неловко развел руками.
– Долгий разговор… которого, впрочем, я ждал. Вам, наверное, известно, что я лечил их сына. И он умер.
Следователь кивнул.
– Ребенок умер по моей вине, – врач сцепил перед собой дрожащие руки. – Я допустил халатность. И… не в первый раз.
– Вам необязательно делать такие признания мне, – заметил Карев. – Меня интересуют только ваши отношения с Корнеевым.
– Я знаю. Я понимаю, чем грозит для меня признание. Я давно к этому готовился. – Думбадзе глубоко вздохнул. – Моя вина в смерти мальчика есть. Хотя тогда мне так не казалось. Понимаете… каждая профессия подразумевает определенную степень цинизма. Полицейские отпускают шуточки, оглядывая залитое кровью место преступления. Журналисты тычут камерой в лицо заплаканной матери…
Карев кивнул.
– Это кажется неизбежным. И даже полезным. Броня профессионального цинизма защищает тебя от чужой боли. И когда это еще на потоке… люди превращаются в «пациентов», чужая судьба – в сухие строчки на листах медкарт. Не замечаешь, как маска равнодушия врастает в твое лицо и превращает в чудовище. – Доктор сглотнул, продолжая смотреть в пол. – Игорь Корнеев умер из-за того, что я неверно диагностировал стадию энцефалита. Помню, что мельком столкнулся с Корнеевыми в коридоре, когда они прибыли за свидетельством о смерти. Оба были подавленные и… пожалуй, больше ничего. Я сделал вид, что не узнал их, и прошел мимо.
– Но потом вы с ним встретились?
– Еще как, – горько усмехнулся доктор. – Месяц спустя. Я возвращался
