л рассказчик, всё происходило. В морских милях, разумеется. Очень, надо признать, символично. В совпадения, так уж совпало, я не верю. Допускаю, но не верю. Ну что, достаточно туману? Уверен, что так и есть. Теперь очередь за извинениями.
Заранее приношу искренние и глубочайшие извинения испанской прокуратуре, сомалийским пиратам, населению Польши и всем без исключения контрабасистам.
Часть первая
Глава первая
Удивительный выдался день – стоит шагнуть из дома на террасу, как – «х-х-ха!» – будто выдохнет кто прямо в глаза… Моргать, тереть – бесполезно, не видно ровным счетом ничего. Очертания близкого берега, и те не угадываются, только память подсказывает, где их искать. Память и слух.
Слышно по-прежнему хорошо, нормально слышно: море пришептывает, и собака лает издалека. Лает как заведенная…
Туман из облака-сугроба превратился в мелкую водяную взвесь, еще более непроницаемую, чем раньше. Она окончательно отъединила Трубадура от внешнего мира, превратившегося теперь в бескрайнюю студенистую массу. Толкаться в этом мире-медузе у него не было ни желания, ни нужды.
Закрыл глаза, зажал уши ладонями – темно, собака лает… Открыл глаза, убрал руки – сумерки, собака… существенно громче, море… Общий знаменатель – собака.
Достал уже этот чертов знаменатель.
Трубадур покачивался в кресле, раздумывая, чем себя занять, коли уж так сложилось, что даже отвратительная погода не помогла вернуться к остывающей рукописи. Такая вот незадача. Из всех способов нокаутировать незадавшийся день только один покорял исключительной простотой и надежностью. С его помощью Трубадуру случалось и удачливые деньки штабелями укладывать. Бывало, что и недели, не сказать больше…
Резоннее, да и честнее, пожалуй, было задать себе вопрос: «Чем бы заняться еще?» – если, конечно, полагать три выпитых бокала веским аргументом в пользу главного занятия. Трубадур считал аргумент достаточно веским, а поэтому речь могла идти о каком-нибудь менее значимом деле, проще сказать – побочном. Только вот никаких продуктивных идей на этот счет у него не было.
«Ладно. Пусть будет что будет. Ситуация расстраивает, но не нервирует», – сформулировал свои ощущения Трубадур. Единственное, что нервировало по-настоящему, – непрекращающийся собачий лай.
– У независимых наблюдателей складывается впечатление, – Трубадур негромко импровизировал вслух, подражая манере известного телеведущего, – будто кто-то задался целью проверить жителей городка, подковой огибающего одну из самых живописных бухт испанской Майорки, на устойчивость к… – Тут он несколько замялся. – На устойчивость к внешним раздражителям лающего типа в зимний период. – Выдох, вдох. – Возможно, для того, чтобы позже сравнить полученные данные с аналогичными замерами, произведенными среди скотоводов центральной Монголии и московских милиционеров…
Нескромным глотком Трубадур на треть облегчил хрустальную емкость и подумал при этом, что майоркианцы – и он вместе с ними – однозначно окажутся ближе к ментам: работать неохота, а без денег не проживешь. «Такой, можно сказать, общий девиз и вектор устремлений».
– Товарищи ученые, не очень ученые и прочие исследователи! Выключите, пожалуйста, собаку! – обратился он строгим голосом к таинственным вредителям, сориентировавшись примерно, из какой точки может разноситься по бухте собачий лай.
«Бред, но в целом смешно», – мысленно похвалил он себя.
Собаку обращение Трубадура оставило равнодушной, она и не думала умолкать.
– Сейчас все допью и примусь за составление жалобы!
Эта угроза тоже не возымела действия.
«Жаловаться будем… Кому же мы будем жаловаться? А вот кому! Трепещите, нарушители тишины! Жаловаться мы будем самому прокурору… Самому главному прокурору… Карзону. Вот какому прокурору мы будем жаловаться».
Трубадур был доволен собой. Обычно с памятью на имена у него возникали почти неодолимые проблемы, отчего круг знакомых состоял, в основном, из людей незаурядных, запоминающихся хотя бы манерой одеваться, на худой конец заиканием, и обладателей неизбитых имен – Элеонора, Аристарх, Яков. Была среди них и Милада фон Топф, известная до недавнего времени как Людка Горшкова. Кстати сказать, с родным именем Трубадур тоже ее примечал, видимо, чувствовал потенциал.
Говоря по правде, из всех служителей испанской Фемиды никого другого, кроме Карзона, Трубадур не знал. Да и в этом случае сведения о прокуроре сводились к нескольким статьям о непримиримом и бескомпромиссном борце с русской как будто бы «мафией», а по сути – со всем и всяким русским в Испании. Как раз с «мафией» у прокурора выходило, похоже, не очень.
«Жаль, с двумя буквами в прокурорском имени промашка
