у него измятая, ботинки не чищены, пальто испачкано, на левом плече несколько пушинок, а пальцы покрыты тем сероватым налетом грязи, который особенно заметен на ухоженных и полных руках.
– Браво! – повторил Стопанский. – Вы четко мыслите, молодой человек…
– Иначе не стоит.
– Я не хотел обидеть, упомянув про вашу молодость.
– Этим нельзя обидеть. Наоборот…
– Я не знаю, – сказал Стопанский, начавший отчего-то злиться, – приходилось ли вам иметь дело с серьезными агентами из иностранных разведслужб, но хочу заметить: польский генштаб сейчас находится в средоточии интересов всех европейских стран. Я, в частности, имею контакты с французами и англичанами.
– Помните имена ваших людей в Париже и Лондоне?
– Естественно.
– Операции?
– Старые?
– Новые тоже.
– Те, которые собирается проводить Лондон и Париж, – я не знаю. Но их операции меня не минуют – я считаюсь специалистом по Совдепии… простите, по РСФСР.
– А что вы за «совдепию» извиняетесь? Ничего обидного.
– Когда вы доложите начальству об этой беседе? Сможете пригласить кого-либо из ваших ответственных руководителей на следующий контакт?
– Это мы устроим, – пообещал Всеволод.
– Когда?
– Дней через семь.
– Это невозможно…
– Ну, что ж делать…
После долгой паузы Всеволод жестко спросил:
– Когда вас обокрали?
Он не знал наверняка и не мог знать этого. Просто его мозг – мозг аналитика, человека смелого и веселого, человека, привыкшего работать «под Дзержинским», который требовал от своих сотрудников фантазии и логики, осторожности и смелости, – мозг его автоматически проанализировал факты.
Из всей массы полученной информации Всеволод отобрал для себя следующую: во-первых, поляк голоден, ибо он несколько раз смотрел на вывески трактиров и принюхивался к запахам жареной колбасы, доносившимся оттуда; во-вторых, он хочет курить, но курева у него нет; в-третьих, Стеф-Стопанский слыл щеголем и одежда его всегда отличалась отменным вкусом, а сейчас он был неряшлив и грязен; в-четвертых, он всячески подчеркивал свою значимость, а это обычно бывает с людьми, которые вынуждены в силу каких-то обстоятельств больше уповать на прошлое, чем верить в спасительное будущее.
«Если бы, – думал Всеволод, – он сейчас играл легенду униженности, то он не мог не допустить нескольких проколов. Он бы обязательно педалировал на „грязные руки“, а он их тщательно прячет в карманы; он бы старался быть более униженным, а он все время фанаберится и старается надувать грудь; он бы попросил у меня закурить, а он мучается, но курить не просит. Если я не прав, тогда он гениальный разведчик, а я первую партию в нашем турнире наверняка проиграл».
Стеф-Стопанский брезгливо поморщился:
– Ваша работа?
– Разве друзья в посольстве не могли вам помочь? – не
