есть тот, с кем опасно соперничать. В итоге никто не рвется с тобой знакомиться. А знакомые боятся связываться с «шибко умной» москвичкой, которая училась не для того, чтобы стать домохозяйкой. Москвичка – это тоже диагноз с некоторых пор… Знаешь, сейчас провинциалкам легче. Их всеядность и кредо «любой ценой» оправданы необходимостью платить огромные деньги за аренду жилья.
– Ну да, прописка женихам от нас больше не нужна. А заниматься хозяйством не способна ни одна из моих подруг. Время такое. Опять же столичный ритм. Или работаешь и платишь домработнице, или являешься домработницей. Так что я – современное правило, не исключение. Но как, по-твоему, мое отселение изменит ситуацию? – недоуменно приподняла брови Леона.
– Сильно изменит! – воскликнула мама. Было похоже, что лед, которым она обросла в неузнаваемой квартире, растаял. И природный темперамент вот-вот загейзерит. – Мимика лица станет иной от забот. От того, что ты в кои-то веки предоставлена самой себе. На нем появится выражение неприкаянности, на которое так чутко реагируют все мужчины.
– А сейчас какое выражение?
– «У меня все замечательно. Я образованная гордая домашняя. С низким интеллектом и тощим кошельком приближаться ко мне бесполезно. С высоким и толстым без любви тоже». Словом, выбора из десятка поклонников нет и быть не может, шансов на личную жизнь – ноль. Как-то неловко торопить тебя в твои лучезарные двадцать четыре. Но это – лучшее женское время. С годами не наверстаешь того, чего не доберешь сейчас. Уже посте тридцати все не то, а после тридцати пяти все не так. Улетучиваются безоглядность и доверчивость. В итоге удовольствие есть, радости нет. Я не знаю, как объяснить, дочка. Не удается сконцентрироваться только на любимом, хоть плачь. И мужчине, чем он старше, тем труднее дышать одной тобой. Нельзя только работать и дружить. Женщина должна успевать и много чего кроме. Если все женщины в этом доме не счастливы в любви, вероятно, надо менять дом.
Мама говорила, явно боясь остановиться. А Леона машинально уписывала эклеры. Наконец, блюдо опустело. Минуту она потерянно глядела в него. Было неприятно узнавать в описанном синем чулке себя. Решила не обижаться: запоздалая лекция, но ведь прочитана с добрыми намерениями. Теплота в ее голосе была искренней:
– Не выдумывай мне несчастий, а? Лучше давай вдвоем поживем в чужой трехкомнатной. Вместе мучились, вместе и отдохнем.
В глазах мамы полыхнуло отчаяние, которое немедленно затушили слезы. Бессонными ночами она по слову, по предложению формулировала то, что теперь озвучивала – для дочери это было не лучший, а единственный способ повзрослеть. Неужели не ясно? Нет, она спасет упрямую девчонку, причинив боль. Такую, какую способен вызвать только материнский эгоизм. И бедная спасительница мужественно это зверское качество проявила:
– Дочка, я хочу побыть одна. Я
