идти. «А то, говорит, народ тут при железной дороге балованный, чего хотят – сами не знают».
Вот я и пошел.
А путь дальний. Жара. Пылища в нос бьет. Чересчур я тогда утомился. Вижу, и птица моя утомилась до невозможности. С кольца своего сошла, сидит внизу, нахмурившись, и хлеб не клюет.
«Ну, думаю, не скончалась бы раньше времени. Плохой вид. Вот, думаю, глупость какая будет, ежели так».
А сам все нажимаю, все быстрей да быстрей.
И вот пришел к вечеру в нужную деревню.
– Ну, говорю, попка, подбодрись.
В одну избу зашел.
– Не нужно ли, говорю, попугая?
– Нужно, – говорит мужик. – А почем товар? Покажи.
Стал я ему попку показывать, смотрю: лежит моя птица брюхом кверху, и лапки у ней врозь.
Обиделся мужик.
– Что ж, говорит, это ты дохлой птицей торгуешь?
Ох, чуть я не прослезился тогда. Вывалил попку из клетки, клетку бросил.
А мужик хохочет надо мной.
– Перестань, говорит, клетку бросать. Я тебе за нее шесть куриных яиц дам.
И дал.
– А жалко, говорит, что скончалась птица. Я бы, говорит, за нее четыре пуда дал. Мне, говорит, очень последнее время попугаи нужны. Если, говорит, у тебя еще будут продажные попки – валяй, приноси.
Я говорю:
– Ладно. Принесу. Держи карман шире.
В общем, я вернулся домой в полном огорчении и больше в деревню не ездил.
Сенатор
Из Гусина я выехал утром… Извозчик мне попался необыкновенный – куда как бойчее своей лошади. Лошаденка трусила особенной деревенской трухлявой рысью с остановками, тогда как извозчик ни на одну секунду не засиживался на месте: он привставал, гикал, свистел в пальцы, бил кнутовищем свою гнедую кобылку, стараясь попасть ей по бокам и по животу, иногда даже выпрыгивал из саней и, по неизвестной причине, бежал рядом с кобылкой, ударяя ее время от времени то ладонью, то ногой по брюху.
Я не думаю, что делал это он от холода. Мороз, помню, был незначительный, да и ехали мы недолго, с полчаса, что ли. Думаю, что делал это он по необыкновенной энергичности своего характера.
Когда мы подъезжали к какой-то деревушке, извозчик мой обернулся и, кивнув головой, сказал:
– Лаптенки это…
Потом засмеялся.
– Чего смеешься? – спросил я.
Он засмеялся еще пуще. Затем высморкался, ловко надавив нос одним пальцем, и сказал:
– Сенатор… сенатор тут в Лаптенках существует…
– Сенатор? Какой сенатор? – удивился я.
– Обыкновенно какой… сенатор… Генерал, значит, бывший…
– Да зачем же он тут живет? – спросил я.
– А живет… – сказал извозчик. – Людей дюже пугается – вот и живет тут. С перепугу то есть живет. После революции.
– А чего ж он тут делает?
Извозчик мой рассмеялся и ничего не ответил.
Когда
