й, сытый и уставший, предался размышлениям, глядя на природу. Может, он созерцал ее достаточно долго, прежде чем начал делать первые логические выводы – но, в конце концов, все же начал. «Пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса» сменялись перегноем листьев, мертвящим холодом и снегами; а потом природа пробуждалась, мир сначала робко, а потом вовсю зеленел и покрывался благоуханными цветами. Или не очень благоуханными, неважно, – главное, что покрывалась.
Налицо был явно некий круговорот. Также и солнце – всегда всходит над дальним озером, движется по небосводу в одну сторону и садится за теми горами. Тогда становится страшно – вдруг больше не взойдет?.. Большой шаман советует принести жертву, чтобы взошло. Почему нет? Пленных довольно. А если и самого думающего поймают соседи и точно так же принесут в жертву… В этом тоже есть своего рода круговорот, закономерность… Правда, говорят, что иногда солнце может пропасть прямо среди бела дня, наступает ночь, и тогда точно только большими жертвами и великими мольбами вернешь светило… Ну говорят так, сам думающий только раз видел, как пропал кусочек солнца, но потом все стало как положено. Луна ж тоже постепенно изменяется, и тоже постоянно – то полнится, то тощает… И тоже всегда по закономерности, потому что всегда становится круглой…
Так наш задумавшийся древний человек вывел закон природы. Не знаем, сколько поколений у него на это ушло, но торопиться было некуда. Волей-неволей в процессе размышления над тем, что все «хорошо весьма», он не мог не сделать довольно страшный для себя вывод. Окружающий мир в меру постоянен, изменяясь циклически, но все же возвращаясь в некое прежде бывшее состояние; видимо, даже вечен, потому что никаких особых перемен в нем не заметно (исключая прошлогодний потоп, который, однако, тоже схлынул), а вот он-то сам, думающий… Пришел не то чтоб ниоткуда… Откуда – дело известное, из тех ворот, откуда весь народ. А потом что? Соседа вот кабан убил. Жену лев съел. И без несчастий и войн – старость и смерть уносят всех. И тот же съеденный недавно мамонт – как с ним быть? Стало быть, не на все закономерность возрождения распространяется?.. Пес с ним, с мамонтом, а вот с собой-то, любимым, как быть?..
Так мысль нашего древнего человека пришла к роковой апории: либо ему, в отличие от природы, возрождение «не светит», либо просто он не все еще знает. А кто знает? И вот тут появляется роковая фигура большого шамана, жреца, кого угодно (в конце этой живой очереди будут наши попы и прочие служители ведомств различных исповеданий). Получив мамонтовый хобот, десяток яиц и репу с фасолью, он лучезарно улыбнулся и провозвестил вопрошавшему великую истину: конечно, и ты воскреснешь! Понять это ты не в силах, и знаний у тебя не хватает – а я вот знаю наверняка, что есть Великий Бенамуки, который не только сам восставил себя из мертвых, но и тебя, если ты будешь крепок в вере и щедр к его служителю, то есть мне, вернет обратно в этот мир… И далее предъявлялся счет в виде дополнительных продуктов, перебродившего березового сока, лукошка галлюциногенных грибов и пяти девственниц.
Ладно, может, мы польстили нашему гипотетическому думающему, и одних его мысленных усилий было для всего этого недостаточно, однако сам эволюционный ход идеи умирающего и воскресающего бога кажется нам представленным в этой иронической доисторической реконструкции верно. Круговорот явлений природы и элементарный страх выпасть из него со своей смертью: такова закваска этой идеи.
Интереснейший вопрос, где и когда именно возникла эта мифологема, вряд ли когда-нибудь будет разрешен, а жаль. По крайней мере, за скупыми строчками антропологов и археологов мы видим главное. «Костные останки неандертальцев, – пишет, к примеру, Ян Елинек, – сопровождают, как правило, орудия мустьерской культуры». Однозначно: покойника «снаряжали» для перехода в мир иной, где ему могли пригодиться разного рода орудия, снедь и т. п. Надеялись! Значит, посмертное существование подразумевалось, а для успешного осуществления этого перехода нужны были и ритуал, и гарантии какого-нибудь Бенамуки. Подробностей нет, датировка вызывает лишь горькую усмешку – «с незапамятных времен». Это примерно в промежутке от 500 000 до 40 000 лет тому назад – время существования неандертальцев. Мустьерская культура (названная по пещере Ле-Мустье во Франции, где впервые были обнаружены ее артефакты) позволяет сузить эти рамки, хотя сложно сказать, имеем ли мы на это право, – выходит, 40 000–160 000лет назад. Косвенных и прямых улик неандертальского погребального обряда, культа смерти и черепов предостаточно (череп он вообще сам по себе весьма эстетичен): «С незапамятных времен сохранились в культурных слоях на стоянках древних людей следы каннибализма и захвата различных частей человеческого тела (главным образом черепов) в качестве трофеев. Это относится как к синантропу, так и к штейнгеймскому человеку, неандертальцу из Монте-Чирчео или Крапины; везде были найдены черепа или их части с выломанным основанием в области большого затылочного отверствия, т. е. в том месте, где лучше всего добраться до мозга. Точно так же вскрывают черепа и сегодня людоеды в горах Новой Гвинеи. Длинные кости людей расколоты наподобие трубчатых костей животных, из которых извлекался костный мозг.
О ритуальном характере
