прежде чем, наконец, узрел его, жизнерадостного жирного кота, Александра Вазгеновича Замараева. Тот беспечно прошел в каких-нибудь двадцати метрах от Никиты, даже не взглянул в его сторону. Можно поспорить, Замараеву и не снилось, что Никита давно уже в Москве.
Еще в мае прилетел он прямо с солнечного Кипра. Там, в Ларнаке, Фомин купил билет на имя Феликса Люхтера и с его же паспортом без проблем прибыл в столицу. Пришлось только на всякий случай наклеить рыжие усы да, проходя паспортный контроль, надеть дымчатые очки в тяжелой черной оправе.
Все это время он ждал Замараева, того не было в городе. И только накануне он вернулся, выделяясь тропическим загаром на фоне бледных, не отдохнувших москвичей.
За полгода Никита сменил несколько мест обитания, а на прошлой неделе поселился в скромной гостинице “Измайлово”, в корпусе “Бета”. Сюда, в маленькое кафе на 25-м этаже он забрел просто потому, что дело было вечером, делать было нечего. И, очевидно, не одному ему. Столы в этом кафе были выстроены двумя рядами вдоль стен, посредине оставался проход, который вел к высокой стойке бара. За нею виднелась голова хозяйки заведения с неестественно белыми волосами и рядом – повернутый к посетителям экран телевизора “Самсунг”. За столиками, лицом к стойке, похожие на школьников за партами, располагались исключительно мужчины, и все они смотрели телевизор. Хотя смотреть, если по-честному, не на что. Показывали вялую передачу о театральных событиях в Москве. Героем передачи был могучий мужик с чувственным красным ртом и каким-то несерьезным конским хвостиком на затылке.
– Если постараться в двух словах, – высокомерно глядя на ведущего, говорил герой передачи, – то эта трагедия Уильяма Шекспира описывает противостояние двух шотландских кланов – Макбетов и Макдуфов.
– Поклонники Шекспира едва ли скажут вам спасибо, – продолжал ведущий, словно не замечая высокомерной иронии собеседника. – Вы новаторски ставите пьесу сразу на шести площадках, которые можно наблюдать из зала, но, согласитесь, ни один самый прилежный зритель не сумеет охватить всего, поскольку совершенно разные эпизоды разворачиваются у вас одновременно.
– Верно, я сознательно использую эффект наложений. Зритель не может воспринять все это как некую последовательность сценических действий – и хорошо, и не надо! Представим себе среднестатистического телезрителя, который сейчас смотрит нашу передачу, – сказал здоровяк, тыча с экрана указательным пальцем и в упор глядя на этого воображаемого зрителя холодными светлыми глазами. – Он сидит перед экраном, в руках у него пульт. Разве это не справедливо, дать ему возможность произвольно щелкать пультом, перескакивать с одной программы на другую? И он имеет такую возможность. В итоге он смотрит не наше с вами интервью, не, скажем, новости, которые дают по другому каналу. Зритель смотрит микс, мешанину, рагу. Автору любой передачи ничего не остается, как принять эти правила игры. И что же из этого следует? А вот что – если вы дорожите какой-то своей мыслью, идеей или мизансценой, возвращаясь к театру, просто повторите ее несколько раз на разные лады…
Никиту
