единственный шанс.
Филавандрель сильно наклонился вперед, глаза у него блеснули.
– Сосуществовать на ваших условиях? – спросил он изменившимся, но все еще спокойным голосом. – Признать ваше превосходство? Сосуществовать как рабы? Парии? Сосуществовать с вами, оставаясь за пределами стен, которыми вы отгораживаетесь от нас в своих городах? Сожительствовать с вашими женщинами и идти за это на шибеницу? И видеть, что происходит с детьми, появившимися на свет в результате такого сожительства? Почему ты избегаешь моего взгляда, странный человек? Как тебе удается сосуществовать с ближними, от которых ты, кстати, немного отличаешься?
– Стараюсь помаленьку, – посмотрел ему в глаза ведьмак. – Справляюсь. Потому что должен. Потому что другого выхода у меня нет. Потому что смог подавить в себе спесь и зазнайство, которые хоть и дают мне защиту от «инности», но защиту плачевную. Ибо я понял, что солнце светит иначе, что нечто изменяется, но не я являюсь осью этих изменений. Солнце светит иначе и будет светить, и без толку кидаться на него с мотыгой. Надо признавать факты, эльф, надо этому научиться.
– Как раз этого-то вы и добиваетесь, верно? – Филавандрель отер пот, выступивший на бледном лбу над белесыми бровями. – Именно это вы стремитесь навязать другим? Убедить всех, что вот он пришел, ваш час, ваша, человеческая, эпоха, что то, как вы поступаете с другими расами, столь же естественно, как восходы и закаты солнца? Что все обязаны с этим согласиться, смириться? И ты еще обвиняешь меня в спесивости? А что же тогда проповедуешь ты? Почему вы, люди, не поймете наконец, что ваше владычество над миром не более естественно, чем у вшей, расплодившихся в тулупе? С тем же успехом ты мог бы предложить мне сосуществовать со вшами, с таким же вниманием я слушал бы вшей, если б взамен за признание их верховенства мы согласились на совместное пользование тулупом…
– Знаешь что, эльф, не трать напрасно свое драгоценное время на споры с таким отвратным насекомым, как я, – сказал ведьмак, с трудом сдерживая ярость. – Меня удивляет, как сильно тебе хочется в такой вше, как я, разбудить чувство вины и раскаяния. Ты жалок, Филавандрель. Ты разгорячился, ты жаждешь мести и сознаешь собственное бессилие. Ну давай, пырни меня мечом. Отыграйся на мне за всю человеческую расу. Увидишь, как тебе полегчает. А для начала вдарь меня по яйцам или по зубам, как это сделала твоя Торувьель.
– Торувьель больна, – сказал Филавандрель, отвернувшись.
– Знаю я эту болезнь и ее признаки. – Геральт сплюнул через плечо. – То, что я предложил, должно помочь.
– И верно, бессмысленный разговор. – Филавандрель встал. – Сожалею, но мы вынуждены вас убить. Месть тут ни при чем, это чисто практическое решение. Торкве продолжит выполнять свою задачу, и никто не должен подозревать, для кого он это делает. Мы не в состоянии воевать с вами, а на торговле и обмене провести себя не дадим. Мы не настолько наивны, чтобы не знать, чьим авангардом
