ка, пота и дешевого ядреного табака. Сейчас наслаждался запахом мужского парфюма, который на себя щедро вылил мой попутчик, и дымом дорогих папирос. Разница значительна и я лениво пытался угадать в чем причина: в том, что в тот раз я был только кандидатом на поступление на службу, а сейчас уже штабс-ротмистр? Или дело в том, что там поезд был внутреннего следования, а сейчас я путешествую на «заграничной» линии и вагонов ниже второго класса я здесь просто не видел?
Про «заграничную» линию со мной поделился сосед. Иван Митрофанович Штоль. Виндава, куда мы следуем, конечно русский город, но в то же время это еще и логистический узел, через который проходит множество маршрутов из России в Европу. Встретить в нем иностранца можно также легко и просто, как и мастерового на улицах Москвы. А уж показывать шик и лоск перед иноземцами наши аристократы любят, а железная дорога принадлежит как раз им. И государственная «железка» тут не исключение, ей ведь тоже в основном дворяне управляют.
Хотя когда мне Агапонов сказал, что еду я с «Рижского» вокзала, почему-то я решил, что проеду через этот город. Но нет, в Ригу поезда тоже отходят, однако ближайший порт, где мне предстоит сесть на пароход, находится именно в Виндаве.
– Так значит, это ваша первая поездка за пределы нашей родины? – затянувшись дымом и вальяжно раскинувшись на диване, обтянутым зеленым сукном, уточнил Штоль.
– Да, – скупо ответил я.
Разговаривать с ним не хотелось. Тип оказался на редкость приставучим, да еще стоило ему узнать, что я впервые посещу Европу, хоть и проездом, тут же стал изображать из себя бывалого путешественника. Хотя до этого всего полчаса назад сам же мне и признавался, что покидает Россию в первый раз. И поведение у него было более… заискивающим, что ли? А дело в том, что когда мы обменялись причинами поездки, я представился членом Русского географического общества, вызвав сразу же уважение со стороны Ивана Митрофановича. И на основе этого он поначалу сделал вывод, что я бывалый путешественник. Сам дворянин отправился во Францию по делам рода. Конкретики он мне не говорил, а мне спрашивать было лень.
Но как же быстро сменилось его поведение, когда им же придуманная иллюзия обо мне развеялась! Скользкий и неприятный тип. От которого я «сбежал» при первой возможности, когда проводник сказал, что перед сном можно поужинать в вагоне-ресторане. Штоль и тут хотел навязаться ко мне в компанию, но удалось отделаться от него намеком, что денег у меня мало и даже себе я позволить хороший ужин не смогу. А всего-то и стоило, что уточнить у проводника о ценах и огорченно нахмурить брови, тихо заметив, будто «про себя», что хватает мне лишь на омлет.
Оказавшись в вагоне ресторане, я с трудом нашел свободное место, вынужденно подсев к даме лет пятидесяти в пышном платье, раскинувшемся на две трети места за столом, и заказал себе ужин. Пока ожидал заказ, неожиданно разговорился со случайной попутчицей, оказавшейся весьма остроумной и острой на язык дамой. Вдова полковника, Анна Кузьминична, ехала навестить внучку. Сама она была родом из-под Самары, из обедневшего дворянского рода. Во мне она нашла не только благодарного слушателя, но и человека, не обижающегося на ее «простецкие» и даже «солдафонские» манеры, и тоже способного поддержать заданный ей тон беседы.
Вскоре принесли заказанный мной рыбный суп из осетра и гренки с ягодным чаем. Брал я по принципу «попробовать незнакомое блюдо» и чтобы не слишком по кошельку ударило.
Обратно я вернулся сытым и в благодушном настроении, которое не смог поколебать даже приставучий Иван Митрофанович. Да и не стал я с ним общаться, улегшись спать.
Утром, оправившись и приведя себя в порядок в отдельной комнатке, которая была одной на весь вагон, я достал из чемодана приобретенные в Москве книги про Аляску и «спрятался» за ними от своего соседа. Тот попытался в первый час вывести меня на разговор, но потерпев сокрушительную неудачу, ушел искать себе собеседника в другие купе. Я этому только обрадовался и уже без притворства углубился в чтение.
Итак, Аляска стала частью России в 1741 году, когда ее открыла экспедиция Витуса Беринга. Отсюда и название пролива между Аляской и Российской империей, Берингов пролив. Уже тогда она была вполне себе обитаема, хоть и жили там родоплеменным строем всякие туземцы. Это-то и позволило ее колонизировать, несмотря на серьезную отдаленность. Для контроля территории на Аляске строили форпосты, а экономика самой удаленной губернии основывалась на торговле с местными племенами. У них скупали шкуры животных, приносимые иногда драгоценные камни, а взамен поставляли посуду, да иные предметы быта. Ну и про лес не забывали, хотя и добывали в основном только те деревья, что годились во флот.
Однако заниматься проблемами Аляски государю было не с руки, слишком она далеко, да и противников там у России почти не было. Поэтому в 1830 году тогдашний император дал добро князю Меньшикову на создание русско-американской компании, взяв за пример Ост-индскую. С того-то момента развитие Аляски не только ускорилось, но и был заложен фундамент того, что привело
