плетущуюся следом.
Май, сырой и душный, ввалился в кишащую шорохами прихожую и скользнул дальше. Он пошевелил штрафные талоны на столе, обогнул заваленный одеждой стул и опустился у стопки старых газет на ковёр. Серая и встревоженная, хозяйка дома смотрела в окно, не отличая земли от неба, не видя машин, не слыша вой клокастой собачей стаи. Вглядывалась в свои зрачки, очертания которых проступали в мутной застывшей жиже стекла, и ощущала языком шероховатость изгрызенной верхней губы. Из уголка её рта свесился забытый измятый окурок.
Тень не спешила. Мелькнула у лица, чуть коснулась век, отпрянула, покружилась. Встала за плечом, повернулась в профиль, сузилась до дымки, поднялась к потолку… И вдруг стала всем.
Женщина так и не научилась предугадывать, когда и как это произойдёт, но уже не пугалась.
Она обвела взглядом комнату, покрытую едва заметной дрожащей плёнкой, провела пальцами по лицу, наконец вынула сигаретный бычок и подкурила снова.
«Эта квартира похожа на забитую доверху пустоту». Её передёрнуло.
Тень сгущалась то там, то здесь. Копировала формы, лилась по столу, укрывала, обволакивала. Солнце провалилось за горизонт, отдав ей и женщину, и её дом, и все предметы в нём, один за одним.
Краски чернели и умирали, корёжась, как пластик в огне. С сигареты опадал пепел, оставляя седые дорожки на обтянувшей острые колени траурной юбке. Темнота шевелилась. У дверного проёма показался силуэт собаки. Он скользнул вдоль стены, покрутился волчком, помотал головой, тряхнув ушами, чуть присел, прогнулся, прыгнул и скрылся в грязно-жёлтом свете уличного фонаря. Женщина поморщилась, приоткрыла рот, запрокинула голову. Из угла выкатился резиновый мяч, и она тихо завыла.
Сцена очистилась: стена была серой, статичной. Ничто не дышало, не трепыхалось и не дрожало. Хозяйка знала, что за её спиной сливаются, закручиваясь в спирали, новые судьбы, десятки историй на выбор, десятки нитей, которые Тень извлекала не то наобум, не то, напротив, с удивительно тонким расчётом, чтобы сплести очередное своё вечернее представление.
– Хороший ты психолог, дорогуша…
Язык, казалось, опух от сигарет. Слюна стала вязкой. Вместо гланд – склизкие горькие камни. Ночь только начиналась.
Тень любила интро. Любила калейдоскопы. Любила управлять временем. Выбрасывала образы и детали, как костёр выбрасывает искры, сливала их в большие фигуры, которые обтачивала и наполняла жизнью до тех пор, пока они не входили в трёхмерное пространство. Отдельным она давала голос, тот самый голос, особенностей которого не вспомнишь, пока не услышишь.
Она возвращала ушедших друзей, воскрешала мёртвых, озвучивала фразы, от которых становилось щемяще-радостно и тошно.
– Боже, ты совсем большая! Иди, иди сюда, я поправлю юбку. Вот так, прикроем немного твои колени. Они худоваты. И ты знаешь мальчиков. Они все думают об одном.
– Мам, хватит. – В голосе слышалось озорство. – Папа тоже был мальчиком.
– Особенным мальчиком, зайка. Именно поэтому его уже нет с нами.
– Ты
