style="font-size:15px;"> По многим стенам вились розы. Наверное, их не подстригали уже много лет, и, разумеется, мне вспомнилась сердитая желтокожая Мэри Леннокс[7], то, как она настойчиво пыталась проникнуть в такой вот сад и вышла оттуда совершенно другим человеком. Наверняка эти розы, если поскрести ветки перочинным ножиком, окажутся зелеными и живыми. Сады отлично умеют прикидываться мертвыми, хотя на самом деле редко умирают, да и здесь повсюду из-под гнилых листьев вылезали подснежники. А потом в углу я приметила волчеягодник, крупнее которого я раньше никогда не видела, от его перламутрово-розовых соцветий исходил едва уловимый сладкий аромат. Это мое первое любимое растение и первое ботаническое название, которое я узнала в детстве. И вот уже я ничего так не хотела, как стать хозяйкой этого сада.
Это был январь. За ним пришел февраль, стало известно о первых случаях заражения ковидом в Великобритании, а потом в Италии, где больницы уже были переполнены, объявили локдаун. А наш премьер-министр, который вскоре сам чуть не умер от этого вируса, с воодушевлением говорил, что ситуация полностью взята под контроль. Люди стали ходить в масках, потом засели по домам, потом забеспокоились, как бы не подхватить вирус через посылки или покупки. Сразу после весеннего равноденствия по всей стране объявили карантин. Почти всё население оказалось заперто по домам, выйти можно было только на час в день для занятий спортом.
И вот мир, до той поры столь стремительный, просто остановился как вкопанный. Мильтон в «Потерянном рае» пишет про Землю, висящую на цепи. Таким наш мир видит Сатана, летя из Ада сквозь пустынные владения Хаоса. Сперва перед его взором предстают Небеса с укреплениями из сапфира и опала, а затем он видит, как «мир повис на золотой / цепи, подобный крохотной звезде / в сравнении с Луной»[8]. Крохотный подвешенный мир – вот так подвешено и ощущался первый карантин.
Погода стояла ласковая, мягкая, практически бессмысленно замечательная. Всё сжималось, а весна меж тем, напротив, бурно распространяла вокруг красоту, нескончаемую пену цветущих вишен и купыря. Из Кембриджа уехали туристы и студенты. Закрыты были даже детские площадки, сиденья качелей примотали к столбам. Иэну было за семьдесят, да и с двумя аневризмами, так что мое беспокойство за него уже выходило из-под контроля. Мы прогуливались: пустынными улицами шли к опустевшим паркам, шарахались в сторону от редких прохожих, задерживали дыхание, когда мимо нас пыхтели бегуны. Правда, я не то чтобы часто выбиралась на улицу. За несколько недель до локдауна меня одолел непрекращающийся кашель, который перешел в плеврит. Я проводила долгие часы с температурой в постели, уносясь мыслями в тот сад, стараясь разузнать всё о том, как он возник и как рос.
Владельцы участка дали мне почитать две статьи об этом саде: одну, в антологии садов Саффолка, написал сам Румэри, другая была в журнале Country Life выпуска 1974 года, с роскошными черно-белыми фотографиями. Ее написал
Героиня романа «Таинственный сад» (1911) Фрэнсис Элизы Бернетт (1849–1924).
Здесь и далее – пер. А. Штейнберга.
