В подземе́лье прони́к я́ркий дневно́й свет, от кото́рого Пе́тька дово́льно до́лго находи́вшийся в темноте́ нево́льно зажму́рился. Не успе́ла уле́чься пыль от ру́хнувшей плиты́ как вниз полете́ли горя́щие фа́кела и кульки́ тле́ющей мате́рии, а сле́дом поле́зли мужики́, вооружённые па́лками, ко́сами и деревя́нными кия́нками. Они́ убива́ли зазева́вшихся змей. Впро́чем, большинство́ их успе́ло расползти́сь по укро́мным места́м сра́зу, как то́лько ру́хнула кры́ша.
Дани́ла Загрязский, давя́ гадю́к каблука́ми сапо́г, пе́рвым спусти́лся в подземе́лье и, дово́льно улыба́ясь шёл к Пе́тьке, раскры́в ему́ свои́ объя́тья. Пе́тька облегчённо вы́дохнул, утёр сопли́вый нос рукаво́м и по-де́тски всхли́пывая, уткну́лся в могу́чую грудь при́става.
– Ну, дружо́чек, и натвори́л ты дел! – произнёс Дани́ла гла́дя свое́й огро́мной ручи́щей по голове́ ма́льчика, – Ду́маю, так, что быть тебе́ сего́дня дра́ным! Иди́, оте́ц на верху́ ждёт. Повини́сь пе́ред ним.
Пе́тька вы́брался из подземе́лья и огляде́лся. Князь Щенятев стоя́л на краю́ Гледенской горы́, спино́й к сы́ну и смотре́л на исто́к Се́верной Двины́ у слия́ния рек Су́хоны и Ю́га. Смотре́л с удовлетворе́нием как снима́лись леса́ с белосне́жных стен городски́х укрепле́ний, золоты́х куполо́в монасты́рских хра́мов и поса́дских церкве́й. Князь любова́лся де́лом рук свои́х. Он смог. Он спра́вился. Го́роду У́стюгу отны́не суждено́ бы́ло стать Вели́ким. Тепе́рь он знал э́то наверняка́. Год наза́д он взя́лся за перестро́йку, а по су́ти строи́тельство но́вого го́рода, он торопи́лся мо́жет быть да́же бо́льше чем того́ тре́бовали обстоя́тельства. Его́ подгоня́ли ве́сти о надвига́ющейся войне́ с мяте́жной Каза́нью, кото́рая всё ча́ще и ча́ще беспоко́ила се́верные рубежи́ Росси́и. Сего́дня он по́нял вдруг, что к той трево́ге бы́ло подме́шено ещё одно́ чу́вство, о кото́ром он ра́ньше стара́лся не ду́мать. Когда́ сын провали́лся в подземе́лье, князь Михаи́л почу́вствовал о́струю резь в груди́, кото́рая смени́лась до́лгой но́ющей бо́лью во всём те́ле, то́чно кто-то схвати́л его́ се́рдце рука́ми и накрути́л на рёбра. Закружи́лась голова́ и вдруг ста́ло тру́дно дыша́ть. Пото́м боль отпусти́ла, но наве́рно впервы́е за всю свою́ жизнь князь поду́мал о свое́й сме́рти. Ведь жизнь она́ одна́ на всех, она́ о́бщая, а смерть всегда́ то́лько твоя́! С чем ты придёшь к после́днему вздо́ху? Не бу́дет ли сты́дно за прожи́тые го́ды? Не заму́чает ли со́весть на поро́ге ве́чности?
– Со́весть моя́ с молото́чком хо́дит: и посту́кивает и наслушивает – ухмыльну́вшись поду́мал князь, гля́дя на мо́щные сте́ны Вели́кого У́стюга, – Сла́вно что я успе́л! Ах как э́то сла́вно!
– Ба́тюшка, гре́шен я! Прости́ меня́, Христа́ ра́ди! – разда́лся за его́ спино́й ка́ющийся го́лос сы́на, – я бо́льше так не бу́ду, вот тебе́ крест!
Князь оберну́лся. Пе́тька стоя́л на коле́нях в трёх шага́х от него́ гря́зный, без ша́пки в рва́ном оха́бне че́рез проре́хи кото́рого видне́лась испа́чканная
