чного шлейфа кометы, нащупать дно бездонности. Наконец, ощутив твердыню своей ограниченности, ощупав беглыми неверящими мыслями стены своего заточения, вновь пронзает себя холодным скальпелем вопроса в тщетной попытке догнать падающую звезду.
КТО Я? КТО Я? КТО Я?
Бьется, пульсирует, режет, ноет....
Этот разговор с самим собой.... Абсурдное и умозрительное стремление вычленить сущность своего "я". Словно сознание берет пробу в надежде обнаружить некое вещество, но умолкает перед непреклонной, неумолимой ментальностью. Неужели "я" заключено в мысли – неуловимом электрическом импульсе? Но кому, кому принадлежит эта мысль? Опять, опять это бесконечное вложение, опять самопожирание и самопорождение…
Он лежал на диване, глядя в потолок. Рассеянно? Сосредоточенно? Необозримые горизонты открывались перед его внутренним взором…Вихревой калейдоскоп мыслей; ментальный лабиринт, из которого невозможно выбраться. Про такое говорят – "ушел в себя"… Каких глубин можно достичь, если ты – плоскость, гладь сознания?
Он ощущал себя сознанием, помещенным в физическую оболочку, в сосуд тела. Как стопка складных стаканчиков! Они вставлены друг в друга, но есть зазор; между стенками остается пространство; они не являются единым целым, или один изнанкой другого. Как легко их вставить, так же и вынуть; но был бы он самим собой, если его сознание поместить в другое тело? Лежать и смотреть в потолок; будто бы – погрузившись в себя, провалившись в глубины, на самом деле – царапая по поверхности, пытаясь понять, что есть кроме нее, кроме глади ментальности, что там внутри?
Он совсем утратил бы связь со своим телом, если бы не тошнота. Он чувствовал ее и сейчас, проводя эту мысленную препарацию. Нет, конечно, он не стал бы одушевлять тошноту, или представлять из нее мир, как Антуан, но все же… И не вспомнить, когда она вошла в его жизнь, стала константой его бытия? Она стала привычным, непреходящим состоянием. Это состояние предшествования рвоте, растянутого на веки предшествования.... Мутно. Лучше бы он ощутил рвотные спазмы, приносящие облегчение, лучше бы его вывернуло наизнанку, чем пребывать в монотонном томлении. Вроде, он никогда не страдал от укачивания…Тошнит…тошнит… тошнит… И не понять, когда она заканчивается и когда начинается, он живет с этим ощущением постоянно. Нет, это не так, когда вдруг чувствуешь, что слюны появляется слишком много и начинаешь ее судорожно сглатывать, мелко и часто, и не так, когда ощущаешь слабость и легкое головокружение. Она не приходит приступами, она просто есть….Это тягостное ожидание, которое должно разрешиться естественным образом, но никак не достигнет своей финальной стадии. В чем же причина? Может быть, его тошнота – это улитка? Вызвана улиткой, которая заползла внутрь, заблудилась, затерялась, не может найти выход? Она медленно поднимается к горлу, выделяя слизь, вызывая такие неприятные ощущения? Она ползет и ползет, и никак не может закончить свой путь… А может, она отложила яйца, из которых вылупились маленькие улитки? И они расползлись по всем закоулкам… Они упорно и кропотливо исследуют его изнутри. Они тычут своими мягкими рожками-щупальцами, ищут выход, сокращая ногу-брюхо – и от этого его постоянно тошнит… Нет, это безумие – предположить, что внутри него затеряна улитка, сотни маленьких улиток, которые ползают, щекочут, щупают....Нет, улитка не могла попасть внутрь! Разве что… Разве что он съел улитку? Да-да, как-то на фуршете его убедили, уговорили попробовать улитку, ему буквально подсунули улитку! Как этот задумчивый сгусток слизи называют съедобным? Так отвращение от того, что он проглотил наперченного и надушенного пряными травами слизняка, вошло в него и обосновалось. Его тошнота – брезгливость от проглоченной улитки. Хотя острый слизняк наверняка лучше пресного (действительно, что может быть более мерзким, чем пресная улитка – именно поэтому ее специально готовят, в этом заключается верх кулинарного искусства – кулинарной философии – придать улитке смысл – вкус, которого она не имеет). Приготовление пищи – маскарад, это наряживание и приукрашивание, смешение вкусов. И под личиной изысканных названий, утонченных соусов и приправ скрывается мертвечина. Мертвая плоть в абрикосах, рагу из мертвой плоти.... Если бы меню звучало именно так, все бы сразу встало на свои места. Мясо – это чей-то искусно замаскированный, приготовленный труп, которым все стремятся насытиться. Мясное пиршество. Пир и прах, пир и прах, пир и прах… Слова крутились в голове – странно, что не бинарная оппозиция "пир – мир", а "пир и прах" – не наталкивая ни на какую определенную мысль. Мир праху… Прах мира… Пир… пиршественный… пировать… Почему это слово беспокоит его? Физиологический процесс потребления пищи, превращенный в социальное событие… Событие поедания плоти. Травоядные, плотоядные – они ему ненавистны. Конечно, его тошнота – реакция на принятие пищи! Стоит только отказаться от пищи, и тошнота исчезнет, уйдет, перестанет докучать ему своим удушающим, изматывающим присутствием. Он хотел бы освободиться, отделаться от нее раз и навсегда! Но страшно признаться самому себе: тошнота – единственное, что связывает его с телом, как напоминание, что у него все-таки есть тело… Он не мог отрицать физическое наличие тела: вот голова, туловище,
