Аббас, мясник по роду занятий, отвечал Пилату:
– Мы не можем принять и никогда не примем то, что ты говоришь, господин мой прокуратор. Это римляне совершают сотрясающее небеса святотатство, когда вносят в обитель Всевышнего образ правителя, дни которого исчислены, а жизнь скоротечна. Кто мы такие? Мы – народ, избранный Богом. А вы, римляне, – грязные язычники и захватчики, осквернители святого города, а ваше правление – источник бед и всяческих мерзостей.
– Не смей так говорить! – воскликнул Пилат, дрожа от ужаса и негодования. Он был еще слишком молод и пока не научился вести себя с инакомыслящими местными. – Ты громоздишь одно преступление на другое!
– А ты не можешь громоздить одну смерть на другую! – усмехнулся Аббас. – Умираем мы лишь один только раз.
Ярость слепила Пилату глаза.
– За работу! – приказал он палачам. – Я достаточно наслушался!
Но, к его удивлению, евреи, руководимые Аббасом, громко запели патриотический гимн, а потом, по его сигналу, разом упали на колени и, обнажив шеи, подставили их под удар топора. Пилат опешил. Почти подбежав к месту, где на коленях стоял Аббас, он вскричал, отделяя слово от слова долгой паузой:
– Ты что, хочешь умереть?
– Лучше умереть, чем согласиться на позор святотатства. Да, умереть! А ты, Понтий Пилат, скоро станешь прокуратором кладбища.
И он вновь совершенно спокойно склонил голову. В сознании Пилата вдруг забилось, стало пульсировать слово «милосердие», но все, что он успел сделать, так это закричать:
– Казнь откладывается! Отправить их назад, в тюрьму.
И, обратившись к своему помощнику, Луцию Вителлию Флавикому, пробормотал:
– Мне бы посоветоваться.
– С кем, господин мой?
– В том-то и проблема, Вителлий. Мне нужны исключительно мир и покой.
– И, конечно, некая мера популярности, – предположил помощник, взглянув на евреев, которые шли к тюрьме, распевая на ходу – про Сион и любовь к ним Бога.
– А если мы просто казним этого Аббаса, а остальных отпустим? – предположил Пилат. – Император Тиберий милосерден и добр к своим народам. А?
– Точно! Отрубите голову Аббасу, и дело с концом.
И Аббас был казнен – без всяких труб. Остальных же отпустили, строго предупредив о недопустимости бунта. Правда, и попытки протащить в Святая Святых Иерусалимского Храма пухлые щечки и ухмылку Тиберия римляне оставили. Сын Аббаса, восемнадцатилетний юноша, подумывал о восстании, но, в конце концов, решил, что время ударить по императорской власти еще не подошло. К тому же нужен был по-настоящему сильный вождь, желательно хороший ритор, обладающий к тому же тем, что в те времена называли харизмой.
Иерусалим, куда на празднование Песах Иисус отправился с родителями, ехавшими вместе
