Как я и надеялась, «ЯНА» с картонкой наперевес дежурит на своем обычном месте.
– Это вам.
Она округляет глаза, но не спешит забирать у меня сумки, и я ставлю их прямо на асфальт.
– Там вещи. Платья, свитера, куртка. Дорогие и почти новые. Если вам они не нужны, продайте, а деньги потратьте на Яну.
И поскольку она продолжает молчать, явно не уверенная в том, стоит ли радоваться такому странному подношению, я разворачиваюсь, чтобы вернуться на остановку, но доносящийся из ресторана запах шашлыка и чего-то похожего на суп харчо заставляет мой измученный желудок подать голос. К тому же здесь принимают безнал.
– Спасибо, – робко звучит за спиной, и я улыбаюсь отражению женщины в стеклянной двери с содранными наклейками Visa и Mastercard.
– А хотите кофе?
Когда перед нами оказываются две тарелки с хачапури – прекрасными хачапури по-аджарски в форме лодочки с разбитым сверху яйцом, – я с трудом подавляю стон. Они пахнут обещанием рая. Они и есть рай. Не дожидаясь, пока остынет, я отламываю обжигающий кусочек теста, макаю его в желток и отправляю в рот. Глотаю, почти не жуя, запиваю кофе и проделываю все это снова. Женщина сидит передо мной, слегка склонив голову, и не притрагивается к еде.
– Очень вкусно, – уверяю я. – Попробуйте!
– Мне с собой.
– Мы можем попросить еще один…
– Нет! – вскидывается она. – Ничего не надо.
Картонка с фотографией и молитвочкой лежит на краю стола. Девочке Яне лет восемь. Она сидит в детской коляске, прижав к плечам ручки-прутики. Ее глаза смотрят в разные стороны. У Яны детский церебральный паралич.
Нужно что-то сказать, но я боюсь показаться бестактной или обидеть сидящую напротив мать своей жалостью.
– Вам кто-нибудь помогает? – спрашиваю я тихо, готовая в случае чего мгновенно рассыпаться в извинениях, но она не разражается проклятиями в адрес страны и правительства.
Она вздыхает и кладет руку на фотографию:
– Фонды… У Яны двойная гемиплегическая форма ДЦП третьей степени тяжести, микроцефалия и задержка развития. Если бы не фонды, она бы не выжила. Но фонды не обязаны платить за жилье и покупать нам хлеб. Никто не обязан.
Я представляю, как Март с ободряющей улыбкой гладит девочку в коляске по заплетенным волосам: «Ты обуза, хоть и никогда не выучишь этого слова. Для всех обуза. Тебя не должно быть».
Меня мутит.
– Где она сейчас?
– Дома, со старшим сыном. Простите, я, наверное, пойду.
Она заворачивает хачапури в целлофановый пакет, кладет его поверх отданных мною вещей и уходит, не задерживаясь больше ни у ресторана, ни у «Праздничного».
Возле колледжа я жду минут десять. Стою, разглядывая неподвижно висящий в безветренную погоду флаг и торец козырька, выкрашенный в тот же
