на одежде иногда вижу в полудрёме перед сном. Он стоит очень прямо, руки разведены в стороны. Густые брови, прямой нос, пронзительный взгляд серых глаз. Он знает, что делать, когда и как. Он абсолютно в себе уверен. Он смотрит куда-то вдаль, в ему одному видимые точки схода пространства и времени. И пронзает взглядом всю толщу световых лет, что лежит между ним и тем, на что он смотрит.
А я – смотрю на него. Смотрю – и мне каждый раз трудно дышать. Я чувствую силу и мощь, что идут сквозь него – из невообразимого далёка – сюда, в этот зал, в эту землю. Моя обязанность – принести и держать эту чашу, чтобы он омыл в ней руки и продолжил свой ритуал. Это вся моя роль. И когда я подаю ему чашу, и он омывает в ней руки, я чувствую себя частью этой силы. Причастной к этому действу. К нему.
А он – он не видит меня. Для него я лишь средство передвижения чаши. Вроде бы одушевлённое, но не больше того. Если б завтра я умерла, и кто-то другой принёс бы ему эту чашу вместо меня – для него ровным счётом не изменилось бы ничего. Мускул не дрогнул бы на его благородном лице, ниточка не шелохнулась бы по-другому в его торжественном одеянии. Я знаю это теперь.
Но я не всегда это знала.
Когда-то я думала, что может быть по-другому. Лежала в общей комнате для всех сестёр и представляла, как он опустит пронзительный взор, и в его луче окажусь – я.
Каково это, думала я, оказаться в таком луче света? Должно быть, очень жарко. Или наоборот – как стоять раздетой на холодном ветру? Но я была готова ко всему. Даже пройти по кинжалам и отдать свои внутренности для гадания я была бы горда – если б он потом воскресил меня…
Элина, наша храмовая танцовщица, вся чёрные глаза и змеящиеся кудри, присела ко мне на постель и сказала, глядя на меня с невыносимым сочувствием:
– Он не про людей. Мы для него лишь пылинки в звёздном луче.
Я посмотрела на неё, смаргивая нежданно выбежавшие слёзы.
– Как красиво ты говоришь, сестра моя…
– Это и правда красиво, – Элина откинула назад смоляные вьющиеся волосы, и я залюбовалась ею, провела рукою по волосам, задержала прядку между пальцами. Она улыбнулась мне, погладила по щеке:
– Звёзды это невероятно красиво. Мы пришли оттуда и вернёмся туда. Но пока что мы здесь, пока мы живые, сестра, живи свою жизнь! Не жди, что его свет снизойдёт на тебя и соединится с твоим. Свети своим собственным светом…
Я села и обняла её, мы долго сидели вот так. Я была бесконечно несчастна – и невероятно счастлива. Несчастна потому, что знала: она права. А счастлива – что меня понимают – и что у меня есть сестра! И повторяла себе её слова снова и снова, в темноте ночи, в свете дня, в холоде храма: свети своим собственным светом…
Но наставало время, когда чаша должна была быть у него – и я не могла не пойти. Не могла не увидеть, как эти красивые руки исчезнут под поверхностью ртути, появятся вновь и начнут сотворять нечто из ничего. А мне нужно будет
