людей, которые их производят или слушают, дополнительным возможностям, не тем, какие они ожидали. Расширить границы опыта, отучить от оценочных суждений.
Такое определение не изменяет ли самое представление о музыканте? Не делает ли музыкантом каждого?
Это не значит, что виртуоз – не музыкант. Виртуоз как был музыкантом, так им и остается, но и другие, необученные, тоже могут стать музыкантами. Я думаю, это возможно, если центр располагается повсюду, неважно, сочиняют люди или слушают; более того, если центр в самих звуках. Тогда возникает бесконечное взаимопроникновение центров. Это основа буддизма.
Оценочное суждение не существует вне сознания его сделавшего, оно существует только внутри сознания. Говоря «это хорошо, а это нехорошо», мы решаем исключить какие-то вещи из жизненного опыта. Дзэн-буддизм призывает нас усмирить такие проявления эго и настроиться на приятие окружающего мира. И чем искать путь к этому в формальных практиках дзэн-буддизма – сидеть со скрещенными ногами, дышать особым образом и все такое, – я решил, что моим послушанием будет то, чему я уже посвятил себя, а именно создание музыки. И что я буду создавать ее средствами столь же конкретными, как сидение со скрещенными ногами, а именно случайными действиями, и что ответственность я теперь несу не в тот момент, когда делаю выбор, а когда задаю вопросы. (Билл Уомак, 1979)
Джон, конец сороковых стал для вас периодом новых открытий. Я говорю об изучении восточной философии, в частности дзэна, и о встрече с Гитой Сарабхай, которая открыла вам, что в Индии музыкальные произведения создаются, чтобы «отрезвить и успокоить ум и тем самым обрести восприимчивость к божественным влияниям». Вы и сейчас придерживаетесь этой точки зрения?
Конечно. Хотя сейчас я бы подкорректировал эту мысль, чтобы она звучала не так церковно. Я бы сказал, что функция музыки – изменять сознание так, чтобы оно открывалось навстречу новому опыту, интересному в любом случае.
А может движение, медленное развитие, скажем, симфонии или струнного квартета Моцарта тоже служить цели отрезвления и успокоения ума?
Иногда может. Иногда совсем не может, из-за исполнения. Как-то в сороковые я слушал в Нью-Йорке «Дон Жуана», и это было прекрасно. А позже я слушал того же «Дон Жуана» на юге Франции, в Экс-ан-Провансе, и это был фарс. В Экс-ан-Провансе шел фестиваль Моцарта, и за две недели я услышал столько Моцарта, что к концу этих двух недель хотел только одного: никогда больше не слышать ни одной его ноты. Все казалось поверхностным, вычурным, витиеватым. Просто невозможно! Разумеется, я люблю Моцарта, но эдак можно и возненавидеть.
Я хочу сказать, у вас особое отношение к музыке Моцарта. Она, к примеру, сыграла довольно-таки значительную роль в вашем сочинении 1969 года HPSCHD. Почему вы отдаете предпочтение этому классическому композитору, отвергая других, отвергая практически всех остальных?
Мне нравится Моцарт, потому что он стремится к многообразию, в то время
