всем без всего. Есть такой парень, Ник Вуйчич, у него нет рук и ног.
– Ву-у! – засмеялась девочка, когда не смогла выговорить фамилию.
– Ага.
– И без головы можно, дядя?
– Не, без головы всё-таки нельзя.
– Лина! Лина! – тонкий, высокий голос сверху. И громкое шуршание пакетов.
– Мама вон твоя идёт.
– Ты зачем убежала, Лина?
– А у дяди ноги нет! Смотри, мама!
– Тише ты!
– Ну мама!
– Тихо! Тихо, тихо…
Над головой Мауса раздался хлёсткий звук затрещины. Затем хныканье Лины, и мимо него, фыркая и смотря сверху вниз, пролетела тощая женщина с кучей пакетов.
– Вам помочь? Лифт-то не работает! – громко спросил Маус.
Получилось так, будто он спугнул её криком, заставив ещё сильнее ускориться.
– Ну, кому-то, наверное, и без головы нормально.
Надо подниматься.
Маус выдохнул, хватаясь за перила и костыль, набрал воздуха и двинулся вниз, отдыхая около нарисованных на стенах цифр этажей. Один раз чуть не упал, живот противно и со свистом ухнул вниз от страха.
Зачем он так сказал? Ведь и правда, наверное, пугает людей. Заросший, небритый и пыльный.
И какие плюсы могут быть в том, что лифт сломался?
Вопросы были важные. Маус решил отдыхать не у нарисованных цифр, а на балконах, к которым вела каждая новая лестничная клетка.
На одном из таких оказалось даже кресло.
Одно из тех настоящих русских кресел – странной формы, скрипучее, со странными узорами на обивке и жутко неудобное. Повсеместно встречаются эти кресла на старых балконах, в заброшенных домах и квартирах пожилых родственников, посреди поля в деревне или на автобусных остановках, вечно заставленные вокруг бутылками и пыльные, как сама древность.
Так или иначе, именно в него опустился Маус, раскуривая сигарету.
Итак. Плюс того, что лифт сломался… В том, что теперь можно вот так сидеть и смотреть на двор. А то ведь окна его квартиры выходят на гаражи.
А людей, похожих на мать той девочки, он уже привык не любить. Защитная реакция, о чём-то подобном они с Терапевтом говорили.
Можно ли это исправить?
Маус проводил взглядом пушистую белую собаку, которая катилась через дворовые одуванчики где-то внизу, громко пыхтя.
Сложно сказать.
Он в последнее время старался тщательно разбирать каждый вопрос в своей голове. Чтобы из этой головы не уходило спокойствие. Но сейчас нужно было спускаться вниз. Он прошёл только половину.
И ещё нужно стараться не думать о том, что придётся подниматься наверх.
Нашлёпки костылей стучали по ступенькам. И подошва на ноге тоже, но немного в другой тональности. Маус попытался поймать ритм и снова чуть не упал.
Кажется, это был 'Golden Brown'.
В любом случае скоро он увидел дверь. А когда открыл её, быстро сунув костыль в проём, то утонул в солнце.
Мимо проплывали листья и сухость асфальта, которая нашла физическое воплощение. Он снова закурил, пропуская курьера.
Почему от курьеров никогда не пахнет едой?
Стоило выйти на улицу, как на Мауса сразу же посыпались тайны.
Он застучал дальше, перед этим прицельно атаковав окурком урну. Успешно.
Собака никуда не исчезла. Она подбежала к Маусу и ткнулась носом ему в колени. Тот, громко расхохотавшись, скрючился и принялся чесать её за ухом. Зверь довольно урчал и тёрся пушистым боком о ногу, пока не умчался вслед за криком хозяйки. Маус встретился с ней глазами и тут же опустил взгляд. Надо было хоть одеться нормально.
Но она вроде ничего. И смотрела спокойно. Даже немного неуютно.
Двор представлял собой крышу подземной парковки, заросшую ковылём и одуванчиками. Сбоку ещё торчали детские площадки, на которых никогда не было детей, и помойка. Помойка эта – абсолютно аномальное место.
Маус раньше, а изредка и в настоящее время, находил там уникальные, притом абсолютно функциональные вещи. Например, проигрыватель для винила.
Возможно, кто-то частями избавлялся от прошлой жизни, наплевав на состояние своего хлама и не желая мучиться даже с продажей. А Маус давал этому хламу второй шанс.
Или он живёт на останках чужой жизни,
