их шансов. В сторожке было чисто, накурено, а звук никогда не выключающегося телевизора давно слился с обстановкой, став не просто шумовым фоном, а частью самой атмосферы этого места. И если бы кто-то вдруг выключил этот ящик, то сразу что-то неуловимо изменилось бы.
Здесь было по-своему уютно. Настолько, насколько понятие «уют» может ассоциироваться с фразой «кладбищенская сторожка». Для подавляющего числа обывателей эти вещи вообще никак не соотносятся. И это понятно. На кладбище как-то меньше всего думается об уюте. И вряд ли у кого-то из вынужденных посетителей подобных мест возникло бы желание зайти в этот серый выцветший домик. А там было на что взглянуть.
Внутренняя обстановка никак не соответствовала тому, что снаружи. Внутри была большая, чистая комната избы-пятистенка и кухня. Последняя была ничем не примечательна, кроме всё той же чистоты. Ни сора, ни пыли, ни паутины по углам. Всё просто, но опрятно. Даже пол избы, собранный из широких и толстых, плотно подогнанных друг к другу досок, стеснялся скрипеть в такой обстановке. В комнате стояла старая кровать, которая всем своим видом намекала, что ей место в музее или в магазине антиквариата. Такой же старый, но крепкий круглый стол на резных ножках возвышался в центре комнаты. Два кресла, стоящие рядом, были под стать остальной мебели. Окна занавешивали тяжёлые, плотные занавески. А в углу, у кровати, притаился самый настоящий сундук.
На бревенчатых, ничем не обшитых стенах висели выцветшие фотографии. Многочисленные полки занимали книги. Всё в этой комнате выглядело так, как будто застыло во времени. Не в нашем, естественно, а где-то в девятнадцатом веке. Из общей картины выделялся только новый телевизор и скромная люстра на потолке с самыми обычными электрическими лампочками. Да ещё рамки фотографий были современные – из Икеи. Но всё остальное в комнате было старым и крепким, таким же, как и сам Петрович.
Кладбищенский сторож не был похож на типичного, среднестатистического старика. И он таким и не был. С виду ему было лет шестьдесят, однако высокий, седой как лунь мужчина ничем не проявлял подступающую старческую немощь. Скорее наоборот. От него словно веяло уверенностью и силой. У него было жёсткое, волевое лицо, на котором морщины органично соседствовали со шрамами. Нос был сломан в двух местах, придавая лицу еле уловимую асимметрию, а серые глаза смотрели на мир колючим и холодным взглядом. Аккуратно постриженная борода и густые закрученные усы довершали его облик. В отличие от большинства людей его профессии, он всегда был чист и опрятен. И трезв. В общем, он плохо вписывался в окружающую его действительность. И вместо рабочей спецодежды ему больше подошёл бы офицерский мундир императорской армии.
Здорово битый жизнью и повидавший разного на своём веку, здесь он нашёл себе приют. Начальство никак не отреагировало на то, что их новый сотрудник фактически живёт на кладбище. А может и отреагировало, но никто не задавал Петровичу никаких вопросов относительно того, по какому праву он, собственно, тут поселился. Естественно, не просто так! Петрович хорошо похлопотал над тем, чтоб в конторе не обращали на него внимания. Кроме того, на вверенной ему территории был идеальный порядок, а случаев вандализма или воровства никогда не было, что опять же, устраивало начальство.
Кладбище было не простое. Хоронили на нём разных, в том числе и очень влиятельных при жизни людей. Но Петровичу было все равно. Мертвые, такие разные при жизни, одинаково гнили в могилах. А их сон и покой берёг Петрович. Мёртвым старик доверял гораздо больше, чем живым. И на это у него были причины. Близость огромного количества покойников, а также мрачная, жутковатая атмосфера, приписываемая обывателями кладбищам, никак его не смущали. Наоборот, ему нравилась спокойная тишь этого места. А неслышно гуляющий между надгробий ветерок словно рассказывал ему истории мёртвых, нашёптывая ветхие, едва различимые слова.
Сейчас он сидел, развалившись в старом кресле, и читал. На душе было тепло и спокойно. Холодные щупальца непогоды бессильно шарили во тьме снаружи. А в камине, негромко потрескивая, горели поленья. Острый, совсем не старческий слух различал стук капель за окном. Они срывались с края крыши, покрытой шифером, и били о дно ржавой перевёрнутой бочки. Этот едва слышный звук тоже вплетался в атмосферу скромного уюта, и от этого старому сторожу становилось как-то особенно хорошо. Он забывал про книгу, закрывал глаза и напевал себе что-то, мыча в прокуренные, порыжевшие от табачного дыма густые усы.
На накрытом скатертью столе стояла широкая фарфоровая тарелка. На ней исходила паром только что сваренная картошка, обильно политая маслом и присыпанная мелко нарезанным укропом. На такой же тарелке рядом ждала своего часа крупная тушка курицы, запеченная в газовой духовке. В трёхлитровой банке плавали в рассоле огурцы, а венчала картину предстоящей трапезы большая непочатая бутылка виски. Петрович ждал гостя. Но это ожидание было совсем не в тягость. Вся еда была приготовлена в срок и совершенно не рисковала остыть.
Петрович отложил книгу и принялся набивать трубку, когда раздался громкий и настойчивый стук. Стучали не в дверь. Грохот был следствием
