зак Николаса. Такой хозяйственный некромант с собой в дорогу собирается по принципу: брать только то, без чего не обойтись! Значит, это всё нужно. Затем: самой переодеться в дорогу, взять с собой смену белья, запасную футболку и носки, куртку – ночи уже прохладные…
– Много не бери, – предупреждает суженый. – Только самое необходимое на первое время. У тебя всё будет. И опять ты в штанах? Как дорожный вариант сойдёт, а дома будешь… будь добра, начни носить платья.
Не успеваю фыркнуть, как он добавляет:
– Ты же красивая женщина, в конце концов.
Не вступаю в пререкания, отметив лишь:
– Сейчас мне так удобнее. Да и привыкла.
Из глубин шкафа выуживаю свой рюкзачок, ещё «пещерный». Вот уж не думала, что он мне ещё пригодится! Новоявленный супруг не отстаёт:
– К чему привыкла – к работе? Мыть полы в этой крошечной квартирке и стирать пыль с мебели? Я научу тебя бытовой магии; не захочешь – заведём прислугу. И вот ещё что: почему у дочек полный гардероб, а в твоём шкафу единственное платье?
– Не люблю я их, – отвечаю с досадой. Что-то я забыла… что-то важное. Иду в детскую и шарю по книжным полкам.
– Почему? – спрашивает Мага напористо, выхаживая за мной по пятам.
У меня в руках семейный альбом, и вот, честное слово, очень хочется двинуть им этого упрямца прямо в лоб. Но сдерживаюсь.
– Наверное, потому, что не хочу быть женщиной. С меня достаточно быть матерью. Женщин слишком часто используют и бросают, это, знаешь ли, не радует. И ты ещё упрекаешь меня в том, что я привыкла всё решать сама?
Стоп, довольно. Не провоцируй, Ваня, у него и так желваки на скулах ходуном ходят.
– Прости, – говорю без тени раскаяния. Собираюсь проскользнуть мимо, но он неожиданно отбирает альбом. Взвешивает на руке.
– Уверена, что нужно тащить с собой эту тяжесть?
– А ты загляни в него и реши сам, – огрызаюсь. – У вас в замках у каждого своя портретная галерея, а у меня – своя. Мы, хоть и не аристократы…
Да, она и впрямь увесиста, наша родовая книга. Но оставить её здесь – как от себя кусок отрезать. Что у меня останется в месте, которое Мага считает домом, и которое никогда не станет для меня родным?
Я не цепляюсь за прошлое, просто хочу сохранить себя.
…Альбом не из современных, что с пластиковыми страницами и прозрачными шуршащими кармашками, вечно рвущимися. У нашего плотные картонные листы с прорезями для фотокарточек разного формата, бархатный переплёт с золотой тиснёной надписью. «Моя семья». Читать умеешь, Мага? Так прочти, загляни вовнутрь. Сколько мгновений застыло здесь на кусочках бумаги, глянцевых и матовых чёрно-белых, ретушированных, цветных, с ровными краями и фигурной обрезкой, на парадных фотографиях и на кадрах, схваченных экспромтом, на первых… и для кого-то последних. В самом хвосте встречаются и полароидные снимки, уже выцветающие, а вот мои детсадовские по-прежнему ярки.
Мага небрежно раскрывает наугад страницу. Приподнимает брови – совсем как Николас! – и озадаченно вглядывается. Да, для него ведь это в новинку, его мир не знает фотографии.
– Это мой папа забирает нас с девочками из роддома, – поясняю. И вдруг невольно улыбаюсь. – Не на что там пока смотреть, всего два кулька в одеялах. Дальше пролистай.
– Нет, погоди, – хмурится он. – А это ты, что ли? Почему такая худая? Ты же никогда такой не была!
– Всё-то тебе надо знать. – Хочу забрать альбом, но Мага удерживает. – Никогда не была… Ты меня видел-то всего неделю, а сразу – «никогда»!
– Почему? – повторяет настойчиво. – Болела?
– Токсикоз был сильный, всю беременность, – нехотя отвечаю. – Считай, девять месяцев есть не могла. Как родила – всё прошло.
Он присаживается на край Сонькиной кровати. Листает дальше, молча отстраняет мою руку, когда я пытаюсь снова забрать реликвию, решив, что хватит ему пялиться на чужую родню. С досадой плюхаюсь рядом, а то получается, что стою перед ним, как наказанная. Теперь он полночи смотреть будет, а меня выставит виноватой, если опоздаем к порталу.
Мой… вроде бы муж внимательно просматривает снимки до конца, затем возвращается на первые страницы. Начал-то он с середины теперь хочет добрать, что не видел.
– Это кто? – сурово спрашивает.
– Прадед.
– Воин?
Молодой совсем ещё, лет двадцати, отец моего деда запечатлен верхом на коне, с шашкой наголо, в парадной форме Донской казачьей конноартиллерийской батареи: штаны с лампасами, погоны, мохнатая шапка, лихо сдвинутая набекрень… Серьёзен, статен, усат, взгляд орлиный. Хоть и давнишнее
