буфет, необычный изразцовый узор на печке – молодой можжевельник. Потолок был высоким, окно – большим, но значения это не имело: на улице сгущался вечер, крася все в синь. Горело несколько ламп; самая большая красовалась на середине стола и превращала его в остров – старшего брата жалкого островка, созданного кабинетной свечой. Желтого сияния хватало на всю столешницу, где терлись боками три жестяные коробочки со специями, ажурная кофейная пара, молочник, молоточек, бронзовые щипчики-рыбки и сахарная голова.
– Ну дай, ну пожалуйста! – проканючил голосок. – Он все равно их не любит!
К. вздрогнул, поднял от стола взгляд и всмотрелся в теплый сумрак. Навстречу плыла осанистая красавица – мылом благоухала именно она. Косы ее обернуты были вокруг головы на баварский манер; рукава платья засучены по локти; на коже виднелись мучные следы. В одной слегка покрасневшей руке она несла блюдо с тем самым пирогом, у которого чуть обуглился правый бочок, в другой – турку, полную шоколада. К. узнал красавицу быстро и не поверил глазам. Агафья Сытопьянова, повариха D.! Ему не почудилось, кухня – их. К. испуганно отступил чуть вбок, впрочем, зря: женщина явно его не видела, пусть и смотрела в упор большими добрыми коровьими глазами в опушке соломенных ресниц.
Маленькая Lize трусила с поварихой рядом и помахивала десертной ложечкой, явно выуженной из буфета. Ложечку эту она то и дело пыталась запустить в турку, а Агафья уворачивалась, при каждом маневре рискуя подпрыгивающим пирогом.
– Барышня Лизавет Кирилльна! – загудела наконец она, грохнув обе посудины на стол и попытавшись своим дородным телом закрыть их от посягательств. – Ну как мальчишка! Хуже мальчишки! Братец ваш не балуется так…
– Отдай пенки! – страшным дурашливым тоном потребовала Lize, подлезая ей под локоть. – Он же не ест их! А они масляные такие, нежные! Чего им пропадать?
В эту минуту, раззадоренная вожделенной добычей, Lize не показалась К. такой невзрачно-болезненной, какой он видел ее прежде. Да, неровные плечи, выпирающий позвоночник, коротковатая гнутая шея… но блестящие глаза, качающаяся при каждом движении косичка, губы, которые то сердито надувались, то оживлялись лукавой улыбкой… может, свое дело делал мягкий свет; не зря ведь говорили, что лампы и свечи красят всех и при электричестве поубавилось в мире хорошеньких людей? К. улыбнулся, отвел глаза от борющейся за пенки парочки – и споткнулся взглядом о лицо призрака, наблюдавшего ту же сцену с брезгливым упреком. Определенно, старик ненавидел детей, или дородных поварих, или и тех и других. Впрочем, он уже зарекомендовал себя как особа, не жалующая весь свет. Какого умиления и тепла можно ждать от того, кто потчует ближних коньяком с мертвыми осами, да и в принципе от покойника?
– Для чего мы здесь? – спросил осторожно К., подумал, прикинул возраст Lize и уточнил: – Для чего мы… когда?
Дух, не разжимая губ, кивнул вперед – призвал смотреть и слушать дальше.
– Не в том ведь дело, что он не ест их, –
