чем у нас получилось и мы добрели до порога, отряхивая капли прессованных опилок с брюк. Серов, пыхтя, пробормотал:
– Слушай, я только сейчас задумался… А неужели никто за это время не вылечился и не разбогател?
– Что?
– Люди ведь думают и мечтают о разном. Почему она ретранслировала только плохое? У нас в Бюро дождь прекратился из-за собачек. Из-за собачек, Костян! А ведь в городе ещё были оптимисты, влюблённые, дураки и дети. Да один подросток на гормональной игле должен был армию суккубов по городу пустить! И что же? Где они? Всех так подкосил этот дождь? Или у нас какая-то паршивая выборка?
– Я думаю, – сообразил я, – она вычла из большего меньшее. И ретранслировала ту самую разницу. Не знаю, почему, но мне так кажется.
Серов почесал лоб.
– Она сказала, эксперимент почти завершён. Как думаешь, что она теперь будет делать?
– Меня это не волнует. Я думаю о том, что я буду делать.
– Гм… И что же?
Я какое-то время переводил дыхание, прежде чем ответить. – Можешь, пожалуйста, заехать в Бюро, украсть у инженеров болгарку и совершить кое-где акт вандализма?
На город опустилась ночь. Очень короткая, тёмная, последняя ночь затянувшегося эксперимента. Я захватил в круглосуточном ларьке цветы, вприпрыжку помчался в квартиру. Нина лежала, отвернувшись, в постели с включенным ночником.
Я подкрался, но она повернулась ко мне, блеснув в полутьме глазами. Не спала.
– Это тебе, родная! – я протянул букет белоснежных хризантем, навалился, обнял.
Блаженная улыбка растеклась на сонном лице жены, когда она вдохнула запах цветов. Потом её брови сдвинулись. Она отодвинула букет и приблизилась ко мне. Я приоткрыл губы, но её нос ткнулся мне в шею, втянул воздух.
– Наконец-то, – мёртвым голосом произнесла Нина.
– Что…
Букет полетел на пол. Меня отпихнули руки, закалённые месяцами тяжёлых упражнений – затаскивания тела в коляску и из неё. Я упал. Нина забиралась в кресло дёргаными рваными движениями, по щекам её катились слёзы. Я застыл на полу, ничего не понимая. Она крутанула колёса и проехала мимо меня на кухню.
– Наконец-то! – донеслось из-за стены.
Крик её был похож на клёкот умирающей чайки. Я обнюхал воротник и всё понял. Запах женских духов с яблоком. Тот, которым обдала меня лже-Юлия. Специально ли она оставила мне эту ловушку? Наверняка.
Я кинулся за женой.
На кухне были раздвинуты шторы. Нина сидела в своём кресле спиной к окну и держала в руке нож. Разделочный самый острый и большой в ящике. Я шагнул к ней.
– Не смей, – чужим сиплым голосом выдавила она, прижимая острие к шее.
Я замер.
– Нина, тише. Успокойся, всё не так, как ты думаешь…
Отчаянием обдало меня от этих глупых затасканных слов. Будто я и правда был виноват и лепил дурацкие отмазки. Но ведь… Ведь я и правда не придумал, что отвечать. Ведь правда не знал, что такое
