и искали священной земли.
– Вот говорят, – включился в беседу Клюев, – виртуальность никогда не заменит реальность, но это же не так. Уже есть интернет, дополнивший телевидение. Это капля за каплей, а в результате будет бочка. Количество перерастает в качество, просто надобно ждать. Ждать и работать.
И на окно села голубка, прилетевшая с Марса, начав ворковать, передавать информацию, хоть пока что подспудно. В дверь позвонили, Клюев открыл, вошел умерший Блок, разулся, обнажил свои умершие ноги, прошелся по комнате, пожал руку живому Блоку, заговорил:
– Я умер, я умер, я умер. Но вот я живой сижу. От этого можно спятить.
Он сделал глоток из чашечки живого Блока, поморщился, обулся и ушел. Александр только пожал плечами, Тэффи сняла напряжение:
– Женщины оптимистичней мужчин. Считается, от недостатка ума, от поверхности. Наоборот. Просто женщины больше знают и чувствуют. И не показывают превосходства своего, чтобы мужчинам было веселее в песочнице играть в настоящие танки.
Блок отреагировал:
– Вот инсульт или инфаркт. Это проживание истории. Марс – это и мозг, и сердце. И ты на своем опыте проживаешь то, что случилось когда-то там.
Клюев, оказывается, вызвал проститутку, он пригласил ее войти, дал бутылку коньяка добивать друзьям, а сам, раздевшись до трусов, ушел с девочкой в соседнюю комнату. Оттуда вскоре стали доноситься их голоса:
– Я красивая девочка, да? – спрашивал Клюев.
– Я влиятельный в поэзии гражданин, – отвечала девчонка.
– Тебе нравятся мои бедра? – интересовался поэт.
– Они потрясающи.
– Хочешь потрогать мои булки?
– Конечно.
– А посередине?
– Там нора. В нее уползла змея и показала свою голову с другой стороны.
– Верно. Так что ж?
Через минут пятнадцать, пока компания пила кофе/коньяк, девчонка ушла, хихикая будто из ушей, так как рот в большей степени микрофон, Клюев оделся и сказал:
– И так каждый день. Нелегко быть поэтом.
– Даа, – протянула Тэффи, – конечно. А вот почему убивают? Деньги, ненависть – все второе и третье. Главное то, что хотят забрать душу, чтобы потом, когда умрешь, эта душа продолжила жить в тебе. Или желают прожить душой жертвы, а после смерти ее включить уже свою и продолжить свое бытие. Бессмертия так хотят.
Допили коньяк и поехали— без Николая, ушедшего писать стихи в мир иной, куда вела еще одна дверь его комнаты, – в гараж к Бурлюку: он там машину ремонтировал, как он написал в мессенджере Владимиру, и иногда прикладывался к бутылке, из которой тек ему в горло мир. И говорил ему:
– Пей меня, Давид, иначе я выпью тебя.
И Бурлюк не смел возражать, глотая не то, что было в бутылке, текст, а то, что он видел, читая, – кино. И эти кино были все фильмы Гайдая, Рязанова и Данелии, превращающиеся от распития в произведения Параджанова и Тарковского. И они, эти творения двух гениев,
