услуг парада…
Наскок безудержный и наглый я принял на себя. С предельной ясностью желания: ты нужен как самец-мужчина!
Сопротивляться и навязывать свой стиль? Зачем?
Соревноваться в дерзости с пантерой,
привилегии лишая на добычу,
зовущую восторженной химерой
к сытой вольности, тщеславия величью?..
Отдавался я чуть нехотя, с задумчивым спокойствием вальяжности морской, поглощающей бурлящий нетерпением, приобщиться к водному простору необузданной стихии возжелавший ручеек.
Бесподобная наездница с ретивой целеустремленной хваткой техники, идущей на пролом. Куда?
Великолепие телесных форм
собою наслаждалось в бурном танце.
Обуза чувств – все пошлый вздор.
Зачем мечтанья в вольностном убранстве?
Пальчиком, чуть слышно, я касался Ольги, прыткостью возившейся на безотказном острие инстинкта.
Я рисовал желание на ней,
палитру будущего подбирая,
в гротескном преломлении лучей
красотной щедрости обещанного рая.
Она не замечала безучастия, в глазах —
метание восторга жажды утоления
азарта, охватившего подвластия размах
вершины дум расчета, счастья покорения…
Гумбертом набоковским себя представить я не мог. Да и по возрасту далек был от докучливого педофила собственника. Но чувство нежности к доверчивому существу, охотливо дающему себя на поругание обряда взрослой жизни, меня переполняло.
Хрупкость обладания девичьей честью,
горестных не знавшей разочарования утрат,
падкой на доступность самовольной лестью,
примеряя спесью пошлой взрослости наряд…
Такого выплеска энергии, зажатой в знойности тиски, стремлением обворожить себя поджогом страстности, увидеть я не ожидал. Но не темперамент это, а умение практично изощряться мельканием движений – одержимость, впившаяся в миг прекрасных ощущений, не желающая обронить и крошку слади из застолья лакомства, – «Пиранья!»
Механика – все остальное спит. Ни крика нервов,
жгущих тело раскаленною петлею,
от сумасшествия словесных перлов,
разум захлестнувших страстною волною…
И вдруг лобочек прыткий стих, остановив свое движение и, сжавшись судорогой вздоха, беззащитно распластался теплотой на возвышении любви, и вздрогнув напряжением, все тело взбудоражено вибрации неистово отдалось, словно мокрый собаченок стряхивавший капельки дождя.
Гжели изумленной два смотрящих блюдца,
искорки метнули из счастливой глубины
бойкости раскрутки юного распутства,
удаль зачерпнувшей легкомыслия казны…
В пассивной неге красота затихла и закуталась в моих объятьях, еле слышно прошептала: «Кончила… мне было хорошо».
