весьма ученый, известнейший игрок в кости, который умеет правильно бросать игральные кости, чтобы они падали, как сам хочет. Дома у него в приятелях Триконгиус.
Турдус. Вернее сказать, амфора.
Граккулуc. Мало того, губка.
Нуго. Вернее, сухой песок Африки [104].
Бамбалио. Говорят, он всегда испытывает жажду.
Нуго. Не знаю, так ли это, [но] действительно всегда готов пьянствовать.
Бамбалио. Послушай соловушку.
Граккулуc. Но где?
Бамбалио. Не видишь, он сидит на той ветке? Смотри, как пылко поет, не прерываясь.
Нуго. Соловью непозволительно петь горестно.
Граккулуc. Что удивительного, что он насвистывает сладостно, ведь он из Аттики! Там даже бесчисленные морские волны не без ритмичности ударяются о берег.
Нуго. Плиний пишет, что в присутствии людей он поет продолжительнее и старательнее.
Турдус. В чем причина?
Нуго. Я открою тебе причину. Кукушка и соловей поют в одно и то же время, именно весной, с середины апреля до конца мая. Эти две птицы соревновались в мелодичности звучания. Нашелся судья, и поскольку спор был о звуке, самым пригодным в знании его оказался осел, который имел, по сравнению с прочими животными, большие уши. Осел, отвергнув соловья, гармонию чьей песни он не смог понять, присудил победу кукушке. Соловей обратился к человеку, которого там видит, и сразу же сообщает о своем деле, поет так старательно, чтобы доказать ему, что осел допустил несправедливость, которую нужно устранить.
Граккулуc. Считаю это делом, достойным поэта.
Нуго. Как же так? Ты [ведь] ждал, что оно достойно философа? Спроси об этом у новых парижских магистров.
Граккулуc. Многие из них философы одеждой, а не мозгами [105].
Нуго. Но почему одеждами? Ведь ты сказал бы [так] скорее о поварах или мельниках.
Граккулуc. Потому что они [философы] носят свои одежды грубыми, потертыми, рваными, грязными, неопрятными, изъеденными вшами.
Нуго. Стало быть, они будут философами-киниками.
Граккулуc. Вернее, cimici (насекомыми, клопами), [а] не перипатетиками, которыми страстно желают казаться. Ведь Аристотель, глава школы, был культурнейшим. Что же касается меня, то я уже теперь говорю «надолго прощай» философии, если по-другому, [чем они], не могу быть философом. Ибо что прекраснее и достойнее человека, чем чистота и некая пристойная забота о пище и одежде? В этом, на мой взгляд, лувенцы опережают парижан.
Турдус. А что ты [сам думаешь]? Не считаешь, что излишняя забота о чистоте и изяществе является помехой для занятий?
Граккулуc. Я, по крайней мере, чистоту одобряю, тщательную и мелочную заботу о ней отвергаю.
Нуго. Ты осуждаешь изящество? О нем столь пространно писал Валла [106], и его так тщательно рекомендуют нам наши наставники.
Граккулуc. Одно – изящество в речи, другое – в одежде.
Турдус. Знаете, что мне рассказывал
Здесь выпад против Триконгиуса и, возможно, игра с его именем. Амфора и конгий – меры жилкости (конгий – 1/8 амфоры). Губка – род пористого камня, т. е. то, что хорошо впитывает. Сухой песок Африки наводит на мысль о жажде. И далее действительно говорится о жажде и пьянстве Триконгиуса.
Об отношении Вивеса к парижским философам-схоластам, как и о его трактате «Против фальшивых диалектиков», уже говорилось. Парижская школа для него подобна «впавшей в слабоумие восьмидесятилетней старухе».
Вивес пишет о трактате Лоренцо Валлы «О красотах латинского языка» (1440).
